Natura bestiarum. - Надежда Попова

Мария сидела за столом в одиночестве, на Ван Алена глядя грустно и чуть укоряюще, однако не оттого, что тот пренебрег ее обществом ради обсуждения последних мелочей обороны с майстером инквизитором, а, скорее, размышляя над тем, надлежит ли ей чувствовать себя оскорбленной в сложившейся ситуации. Лук Вольфа, выданный трактирщиком, был осмотрен придирчиво и тщательно, и приговор, вынесенный довольно потрепанному оружию, оказался неутешительным: древко пересохло и грозило треснуть при усиленном напряжении, а тетива не смогла бы выдержать даже первого выстрела. Если рассохшееся дерево можно было, пропитав маслом и снабдив плотной пеньковой обмоткой, в некотором роде привести в рабочее состояние, то заменить тетиву было попросту нечем — шелковых шнуров ни в чьем владении, что понятно, не водилось, собственно тетив тоже, и Курт с охотником, поочередно разразившись тяжелыми вздохами, синхронно остановили взгляды на присутствующих в трапезном зале женщинах. «У старухи слишком сухие», — заметил Ван Ален, взгляды сместились к одной лишь Марии Дишер, и та попятилась, не зная, чего ожидать после уже свалившихся на нее за последние дни приятных событий. Обрезать волосы ради дела всеобщего спасения она согласилась лишь спустя четверть часа убеждения, и только после того, как Курт, уже пребывая на грани срыва, клятвенно пообещал выдать для ее родни письменное заверение в том, что сотворено сие непотребство было по благословению служителя Конгрегации и фактически под его давлением. Тем не менее, плача избежать не удалось, и теперь беглянка поглядывала на своего утешителя с молчаливым упреком, порою все еще порываясь пустить слезу.

Стрелы также оказались старыми и для настоящей охоты не пригодными. «Главное — чтобы выдержали единственный выстрел, — отмахнулся Ван Ален на скептическое замечание рыцаря. — Если после попадания древко обломится — это и к лучшему, застрянет намертво». Рассчитывать, однако, на одно лишь изношенное дерево не приходилось, посему затупелые стальные наконечники были безжалостно отринуты, и под низким потолком трапезного зала долго разносился глухой звон, скрежет и стук — еще один бочковый обод, разбитый на куски, плющился и точился, приобретая весьма приблизительный вид треугольников с далеко выступающими и неровными углами. К древкам сие произведение оружейного мастерства крепилось непрочно, едва-едва, попирая тем самым все гласные и негласные нормы ведения войн, гласившие, что использование стрел с наконечниками, сидящими неплотно, суть дикость, варварство и anathema sit.

Карл Штефан сидел за своим ужином, держа ложку самыми кончиками пальцев — на непривычных к тяготам ладонях работника творческого труда красовались огромные красные волдыри, оставленные черенком лопаты. Дабы исключить из списка обороняемых подступов хотя бы дверь черного хода, охотник и фон Зайденберг покусились на мебель трактирщика — массивная столешница, снятая со стояков, подпирала и без того укрепленную засовом дверь, вперившись нижним краем в тяжелую бочку, наполненную землей, и ею же была завалена сама. Для добычи оной земли подпол трактира был превращен в хаос — хранимые там овощи и прочую снедь сдвинули к стенам, навалив друг на друга, дабы освободить как можно большую площадь земляного пола. Рыть холодную, утрамбованную ногами и скованную морозом почву были отправлены неудачливый возлюбленный и торговец Феликс, единственный, кроме Хагнера, кто не жаловался ни на что и не перечил никаким требованиям, лишь по временам начиная свою уже изрядно поднадоевшую проповедь.

Трактирщик время от времени, выбираясь из своей тяжелой задумчивости, поднимался и уходил на кухню, где кипела вода, поддерживаемая в этом состоянии неизменно, а посему выкипавшая и требующая периодического долива. Это, несомненно, было в некотором роде растратой, однако кипяток остывал быстро, а стало быть, так же скоро и утрачивал свои столь необходимые обороняющимся поражающие свойства.

Ван Ален уселся за стол последним, напоследок пройдясь по всему трактиру и убедившись, что везде и все находится в надлежащем виде, и, вытянув ноги под столом, вздохнул, бросив взгляд на закрытые ставнями окна:

— Ну, что ж, можно сказать, что мы готовы принять гостей. Как там, в Писании, Феликс? «все звери полевые, все звери лесные, идите есть»?

— А кощунство, господин охотник, — заметил тот оскорбленно, — только добавит вам лишних мук, если не земных, то посмертных. Молитесь лучше вместе со мною. Милостив Господь и праведен, и милосерд Бог наш, хранит Господь простодушных… Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей…

— Умолкни, Феликс, или я выпровожу тебя проповедовать псоглавцам! — потребовал Ван Ален устало. — Если я и соберусь молиться, то уж не под твоим водительством. Эй, монашьи ваши души, господа следователи, а что в вашем арсенале? Это ведь ваша привилегия — поминать Господа Бога к месту и не к месту, а уж тем паче в особых случаях; полагаю, в свете специфики вашей работы есть и что-то подходящее. Так изреките что-нибудь более жизнерадостное, нежели воззвания нашего новоявленного праведника.

— Вы сегодня вступаете в сражение с врагами вашими, — не сразу заговорил Бруно, — да не ослабеет сердце ваше, не бойтесь, не смущайтесь и не ужасайтесь их, ибо Господь Бог ваш идет с вами, чтобы сразиться за вас с врагами вашими.

— Мило, — кивнул Ван Ален. — Хоть без плача, уже неплохо. Ну, Молот Ведьм, а ты что ж? Не может быть, чтоб у тебя не было какой-нибудь излюбленной цитатки для вящего бодряжу перед хорошей стычкой.

— Benedictus Dominus, — проговорил Курт, помедлив, — fortis meus qui docet manus meas ad proelium digitos meos ad bellum. Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани, — перевел он, повстречав вопросительные взгляды, и продолжил уже по-немецки: — Ты расширяешь шаг мой подо мной, и не колеблются ноги мои. Я преследую врагов моих и истребляю их, и не возвращаюсь, доколе не уничтожу их; и истребляю их, и поражаю их, и не встают, и падают под ноги мои. Ты препоясываешь меня силою для брани и низлагаешь предо мною восстающих на меня; Ты обращаешь ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня. Они взывают, но нет спасающего, — ко Господу, но Он не внемлет им. Я рассеваю их, как прах земной, как грязь уличную мну и попираю их.

— Живенько, — отметил охотник с показной настороженностью. — Вот только не хотелось бы оказаться в числе твоих недругов.

— В числе друзей, сдается мне, тоже не слишком весело, — чуть слышно пробормотал Карл Штефан. — А вам, майстер инквизитор, я смотрю, все это нравится. Спорю, если сегодня ночью тот здоровяк таки решит на все плюнуть и удерет отсюда, наутро вы будете вне себя от бешенства.