Предел тщетности - Дмитрий Сазанский

— В норматив не уложился, — радостно поддела крыса, — вот до чего неуемное пьянство доводит.

— Заткнись лучше, — огрызнулся Шарик, после того, как отдал запонку Варфаламею. — Еле догнал. Какой-то хмырь ее подобрал на моих глазах. Пришлось применить силу. Народ нынче жадный пошел, слов не понимает. Ну, ничего, наш клюв остер, а когти наши цепки.

Черт повертел запонку так и сяк, будто искал в ней изъян, да и кинул ее через стол. Она приземлилась точно передо мной.

— Мон ами, мы решили исправить ошибку, дать тебе второй шанс, предупреждаю — последний. Отдашь улику Бессонову, засчитаем, как попытку, вне зависимости от результатов следствия. Выбор за тобой.

Первым моим желанием было встать и снова выкинуть запонку в окно, я уже уперся, как в походе с макаронами, баран встал наизготовку и заслонил человека. Остановило меня от эффектного, сколь и бессмысленного поступка, простое соображение — чего ради копья ломать? Как говорят китайцы, будучи сильным, показывай врагу слабину, будучи слабым, кажись сильным. Не знаешь, как поступить, не поступай никак.

— Мне надо подумать, — сказал я и сгреб запонку со стола.

— Внимание, минута тишины, — гриф встал солдатиком во фрунт, прижав крылья к бокам. — Небывалое зрелище. Публика прильнула к моноклям. Никитин думать будет. В прикупе две карты — шестерка и туз.

— Минута. Экий ты шустрый, Шарик, когда других касается, — Дунька кивнула в мою сторону. — А сам? Помню у графа Залепухина сел он играть за второй ломберный стол. Я встала за спиной, чтобы понаблюдать за гением преферанса, мастером пульки, факиром мизера, гуру распасов. Сдали ему четырех коз с третьей дамой, туза и малку…

— Дунька меня под крыло локтем толкала, мешая сосредоточиться, — гриф повернулся к черту за поддержкой, — крыса подколодная.

— Брэк, — Варфаламей развел лапками, как рефери на ринге, — Мы придерживаемся демократических традиций, зачем подгонять, тем самым поражая человека в правах. У Никитина в запасе три дня, вот пусть и думает.

Иные за такой срок войну выигрывали. Аминь.

Дунька с грифом накатили после аминя, выпили и закусили, черт молчал, болтая кедой, выжидательно посматривая на меня. Я в это время безуспешно пытался мысленно артикулировать начало фразы для подачи челобитной Варфаламею, собирая разрозненные буковки в ускользающие слова, шевеля губами, но ничего не выходило, хоть убейся. Неизвестно, сколько бы продолжалось тягостное молчание, если бы любознательная Евдокия не обратила внимание на разорванный конверт, валявшийся на столе среди тарелок.

— О, Никитину пишут, — она вынула из конверта письмо и развернула, подслеповато щурясь, — из заграницы. Весточка с Аппенин. Не разберу сослепу об чем?

— Зазноба у Никитина объявилась. Варфаламею кланяться велела, — гриф смотрел в окно, будто читал на стекле нарисованные каракули. — Умоляет о встрече, намекает на интим.

— Брешешь, — Дунька пробежала письмо глазами, — Несчастная Моника находится в творческом кризисе, отношения в семье разладились, тем самым усугубляя нравственный тупик, плюс возраст и засилье Голливуда. Никакого интима, а концовку можно истолковать фривольно, лишь обладая извращенным воображением.

Достав платок, крыса промокнула набежавшую слезу и передала письмо Варфаламею.

— Положа руку на сердце, — настал мой черед вставить пять копеек, — не вижу смысла мусолить переживания незнакомой, хотя и известной актрисы, в то время как совсем не посторонние вам люди просят, буквально взывают о помощи.

— Это кто? — не отрываясь от письма, спросил черт.

— Девица Чертопрахова, — я постарался добавить безразличия в голос, — Неплохо бы ее братца вернуть…

— Сделано, — с победным видом отрапортовала Дунька.

— Когда ж вы успели выполнить ее просьбу?

— Просьбу, скажешь тоже, — заворчал гриф и, покопавшись, вынул из-под крыла смятый комок бумаги. — У нас контракт, подписанный кровью. А что же противная сторона? Сбежал, понимаешь, с любовницей в санаторий недалеко от Монино, первый поворот направо. Аванс наш пропивать, документально оформленный, начал. Думал, мы его уговаривать будем? Ничего, сейчас ему сестрица рожу умоет, фингал под глазом припудрит, и айда, на галеры, — Шарик приложил крыло к голове, прислушиваясь, — работа уже кипит, клавиши раскалились, что твой пулемет. Вот что значит мотивация. Такими темпами они за неделю роман переделают. Пора уже издательсво подыскивать.

— А далеко ходить не надо, — Дунька развела лапками, — мы который день столоваемся в квартире издателя Сапожникова, надо отплатить человеку за гостеприимство.

— Чего хочет? — черт все еще разглядывал письмо.

— Сущие пустяки, выеденного яйца не стоят, — крыса вытянула ладошку и стала загибать пальчики, — поговорить о бренности бытия, расширить производство, узнать дату смерти. Есть еще невысказанная потаенная просьба — Сапожников мечтает пристроить тестя-соавтора за приличной женщиной, но я категорически возражаю против намеченной кандидатуры.

— Милая Дуня, к чему эти женские счеты? — укорил я крысу как можно ласковее.

— Дуня, милая, ишь как запел, соловей в чаще повесился, — крыса аж затряслась от бешенства, — Милуйся со своей Носковой! Никаких у меня с ней счетов нет! Если она себя по-зи-ци-о-ни-ру-ет, — глагол дался Евдокие с трудом, — как колдунью, вот пусть и нашаманит генералу вечный стояк на одиннадцать часов. Нимфоманка!

— Не в нашей компетенции, мелковато, — сказал гриф.

— Может тогда ему годков сбросить несколько, а то генерал на молодожена совсем не похож.

— Как ты себе это представляешь, мон ами? — черт бросил письмо на стол. — Ты воображаешь, что мы в состоянии крутануть время назад, чтобы вся планета на двадцать лет помолодела?

— У Никитина техническое образование, испорченное сериалами, — принялся рассуждать Шарик. — Он думает где-то на окраине Москвы, в промзоне, стоит себе невзрачная будка, на манер трансформаторной. Ливнями мореная доска, ржавый замок на двери, внутри находится агрегат, мигающий лампочками, типа насоса. Включишь рубильник и пошло-поехало время откачиваться назад.

— Ну вы же убрали живот за одну ночь, пока я спал, то есть вернули меня в дозапойное состояние.

— Сравнил Жанну с Павлом! — Шарик покрутил пером у виска, — пивной жирок я тебе вместе с гландами высосу за пять минут и картошку на нем пожарю, а время — это субстанция неподвластная никому, — он подвел итог. — Не наша компетенция, крупновато.

— Вас не поймешь, — следовало дожать тему, пока гриф разоткровенничался, — Крупновато, мелковато… Что тогда в вашей компетенции?

— Морду тебе расквасить до кровавых соплей! — заорал гриф, выпучив левый глаз, правый дергался от тика.

— Да уж, квасить ты любишь. Все, что горит. За уши не оттащишь, — не удержалась от шпильки Евдокия.

Гриф собрался дать ответный залп по крысе из все орудий, но черт, не вставая, перестал болтать ногой, прицелился и дал грифу такого пинка, что только перья в разные стороны полетели. Гриф с размаху впечатался в стену и сполз по ней на крышку стеклянного шкафа.

— Я же сказал «Брэк», — Варфаламей как ни в чем не бывало обратился ко мне, — Мон ами, ты растешь в моих глазах. Вывести из себя Шарика большое умение требуется. Такое только Дуне по плечу. Итак, кто у нас остался неохваченным?

— Бессонов, — ответил я, пропустив похвалу черта мимо ушей.

— Все?

Можно было проявить инициативу и включить в список капитана и особенно его внучку, но я удержался. Мои отношения с бестиарием, постепенно трансформируясь и обрастая историей, перетекли из веселого, ни к чему не обязывающего трепа в русло полноводной реки с мрачными скалистыми берегами нависающими сверху и чернеющим водопадом в конце, по сравнению с которым Ниагарский лишь жалкая кочка. Как бы я не сочувствовал Переверзину, внутренне признавая некоторую причастность к его судьбе, незачем втягивать посторонних в мои разборки с нечистой силой. В конце концов, он меня ни о чем не просил, уговаривал я себя.

— Все.

— Точно все?

— Все.

— Тогда бывай — черт оскалился и хлопнул в ладоши, — Вперед, нас ждут великие свершения!

Шарик слетел со шкафа, подхватил крыльями сидевшего Варфаламея, будто в лукошко упаковал, Дунька прыгнула черту на колени, гриф, как пропеллером, заработал хвостом. Вертикально взлетев, соратники застыли в воздухе, покачиваясь, и пулей исчезли в стене.

Находясь в одиночестве, я еще побродил по квартире, заодно умылся, и постановил-таки ехать домой. Заказал такси, решив, что прав Петька — не стоит мне больше поддатым за руль садиться, не хватало еще за три дня до смерти в очередную историю влипнуть. Никаких веских причин дальше куковать в его квартире не оставалось, а с засосами мы с Натальей разберемся по-семейному. Я еще раз подошел к зеркалу, разглядывая бордовые пятна, увидел на подоконнике старого знакомого — цветастый шелковый платок, повязал его на шею и остался доволен отраженьем в стекле. Выйдя в гостиную, задержался у книжного шкафа в раздумьях, брать мне деньги или плюнуть и забыть. Недолгие метания между величием души и целесообразностью разрешились в пользу последнего — деньги хоть и образовались нечестным путем, в чем я ни секунды не сомневался, но предназначались именно мне, глупо бросать их на произвол судьбы. Зашвырнув упаковки в черный пакет для мусора, надел куртку, оглянулся на прощание и покинул квартиру.