Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады - Александр Андреев

Нас не сломить! Пыка черна, но душа бела. Пока на Украине есть хоть капля казацкой крови, борьба будет идти не на жизнь, а на смерть.

Гей, панове-рыцари, браты-казаки, славное и грозное товарищество! Смотрите, хлопцы, чтобы наши девчата нас не стыдились!»

Казацкие полки Правобережья собирались в Белой Церкви, Левобережья в Переяславе и Богдан Хмельницкий объяснил собравшейся на Масловом Броде общенародной черной раде, что сделал Ислам Гирей под Берестечко, добавил:

– Нема тата – шукай ласки у ката? Не дождутся панята этого от гордых казаков! Судьба непостоянна. Она обычно поднимает вверх того, кого потоптала. Теперь она покровительствует полякам, но скоро обратится к казакам. Встанем против панского войска без короля, а с напыщенным и дряхлым Потоцким, и вернем потерянное. Мы больше никогда не признаем власть шляхты, радующейся выжженной украинской земле!

Как будто бы не было Брестечко! Коронная армия шла по украинской земле, продираясь сквозь партизанскую народную войну как сквозь густые заросли терновника. Селяне закапывали зерно, уводили скот, сжигали свои мазанки, не оставляя Потоцкому ни пристанища, ни продовольствия и жолнерам все время приходилось менять направление своего восточного движения, теряя драгоценные дни и недели.

9 августа в Паволочи, где остановилась на роздых армия вторжения, за сутки умер Иеремия Вишневецкий, поев арбузов и выпив медовухи. Поляки объявили, что их жадный до чужого добра герой умер от «черной немочи», чумы, а Хмельницкий на весь Днепр сдержанно сказал, что Бешеный Ярема, хотевший обладать всей Украиной, теперь удовлетворился двумя метрами ее земли.

Как будто показывая всем, что бояться нечего, Богдан почти демонстративно венчался в Корсуни с казачкой древнего рода Анной Золотаренко, громко посоветовав недавно овдовевшему Потоцкому сделать то же самое, может тогда он перестанет резать людей как кур.

Лтовское войско Радзивилла в Киеве нависало над казаками в Белой Церкви, но в атаку не шло, справедливо опасаясь флангового удара от Переяслава и фронтального удара из гетманской ставки с последующим окружением. Хмельницкий с полками, державший и гарнизоны прикрытия во всех городах и местечках, тоже не мог выйти навстречу армии Потоцкого, потому что тогда бы Радзивилл, поставив на Днепре заслон от переяславских полков, отрезал бы его от баз снабжения и вместе с великим коронным гетманом зажал бы в смертельные клещи.

Потоцкий, пройдя с войсками через Дубно, Староконстантинов, Бердичев до Паволочи, от которой до Белой Церкви было меньше ста километров, вдруг свернул на Фастов, для соединения с войском Великого княжества Литовского. Две армии вторжения, как бы чувствуя что-то неладное, спешили объединить свои силы. Перед Потоцким оказалось небольшое местечко Трилессы.

Пятидесятитысячная наемно-жолнерская армия приказала крохотной крепости сдаться, но шестьсот казаков и тысяча пятьсот жителей за дубовым частоколом на валу ответили: «Уходите в Польшу, потому что это уже не ваша земля!»

Поставив против частокола батареи, жолнеры пробили его в нескольких местах, со страшными потерями ворвались внутрь, где не взяли ни одного пленного – все две тысячи защитников геройского местечка с женщинами и подростками погибли в бою. Солдаты регулярной армии польской Короны привычно разбили о стены головы оставшихся младенцев и стерли Трилессы с лица земли, еще раз показав Украине ее будущее. В огне ужасного пожара сгорели даже все деревья вокруг погибшего городка, а доблестные жолнеры носились по ближним хуторам, пили горилку, убивали все живое и другими традиционными для Польской Короны способами прославляли имя защитников отчизны.

Удовлетворившись на время трилесской бойней, армия вторжения довольного Потоцкого вошла в совершенно пустой Фастов и вдруг поняла, что отрезана от Польши и мертво окружена полками Богдана Хмельницкого.

20 августа до великого коронного и пожизненного гетмана Речи Посполитой наконец дошло, что его пятидесятитысячная армия может остаться в Фастове навсегда, расположившись на сто тысячах квадратных метров земли, вдогон за Иеремией Вишневецким. Вдруг в тылу армии вторжения, на дорогах в Житомир, Бердичев и Казатин и везде на западе, появилась казацкая войсковая группа наказного атамана-героя Ивана Богуна, и Потоцкий с ужасом понял, что назад в Польшу его никто не выпустит. На юге и востоке от Фастова, всего в нескольких десятках километров, встали молчаливые от ярости полки казацкой пехоты, и польские командиры, находившиеся почти в панике, понимали, что после Берестечко и Трилесс у них появились проблемы с возможностью попадания в плен: «Нам хлопы говорят – даже если захотите убежать, то не убежите. Мы окружены врагами со всех сторон, спереди, с боков и сзади, все мосты и переправы разрушены».

Казаки действовали с селянскими партизанскими отрядами, которые были везде, и все надежды традиционно влетевшего с войском в очередную беду Потоцкого были на Радзивилла, без которого с армией вторжения все было бы кончено. Коронные хоругви ринулись на почти киевское преградье Васильков, и в этом местечке великий гетман узнал, что полки Богдана Хмельницкого у Чернигова намертво отрезали дорогу домой и войску Радзивилла.

Вошедший 25 июля в пустивший его Киев великий литовский гетман Януш Радзивилл, конечно, мечтал ограбить великий город, и попытался создать для этого полузаконную причину. Он повел расследование – почему это безоружные киевляне без боя выпустили из города многотысячный казацкий корпус Ждановича и Гаркуши? Даже собственная, в пень ангажированная комиссия литвинов не смогла найти никакого киевского преступления, и раздосадованный Радзивилл, дело житейское, без суда посадил на кол многих горожан, объявив их мятежниками и не забыв, главное, конфисковать их имущество.

Возмущенные жители сами подожгли Киев. В пожаре сгорели две тысячи домов и отошедшего в предградье Радзивилла тут же атаковали киевский, белоцерковский и уманский полки. С большим трудом литвины отбились от меньших числом казаков, но это было все, что они могли сделать. Дорога в Литву была закрыта Хмельницким, и боявшийся высунуть нос из враждебного Киева Радзивилл почти в панике торопил и торопил марш армии Потоцкого, у которого от летучих казацких отрядов большие потери почему-то несли немецкие наемники, его основная ударная сила.

Совсем разболевшийся от возможного нового позора Потоцкий понял, что надо договариваться с Хмельницким, хотя бы о перемирии или вообще о мире, или о чем угодно, но только не о новой войне, потому что компания 1651 года оканчивалась совсем не польской победой у никакого Берестечко, а черт знает чем, например, возможной горой польских трупов. Сам Богдан, всегда предпочитавший прямой силе хитрость, совсем не собирался класть в землю своих единственных и незаменимых опытных казаков, множество из которых бы неизбежно легло во время уничтожения армии вторжения Польской Короны, которая через год прислала бы на Украину новое войско и его уже некому было бы встретить. 24 августа украинский гетман вежливо писал гетману польскому, уже знавшему, что в лагерь Хмельницкого для его поддержки прибыла пятитысячная татарская орда от хана Ислам Гирея, опять начинавшего свою двойную игру:

«Мы не хотим нового кровопролития, но ссора возобновилась с обеих сторон. Какая сторона виновнее – пусть бог рассудит. Нам было трудно наклонять голову под саблю, пришлось защищаться. Вы нападаете на нас с войском, и это ведет не к миру, а большой крови.

Кроме бога, никто вперед не может знать, кому на войне выпадет счастливый жребий. Извольте уведомить нам, чего требует король, и остановите войска. Мы можем продолжить войну, но пролито очень много христианской крови и нужно дать отдохнуть измученному народу».

Потоцкий на письмо ответил, и военные действия были остановлены на условиях Зборовского трактата. Тут же из недоброго к нему Киева в Васильков с войском ринулся Радзивилл и 3 сентября пятидесятитысячная коронная армия соединилась с двадцатитысячной армией литовской. Непонятно чему радовавшийся Потоцкий со всего своего давно подтачиваемого старкой ума заявил еще находившимся при нем казацким послам: «Вы дайте мне Хмельницкого, перебейте татар и отдайтесь на королевскую волю!»

Богдан улыбнулся, хорошо зная, что королята сильно расстраиваются, когда пытаются держать данное слово, и сходу вошел с войсками в Фастов, сжав коронную и литовскую армии под Васильковом у Германовки. Пытавшиеся сосредоточиться польские региментари в панике писали сами себе, потому что больше писать было некуда: «Мы оказались окруженными врагами со всех сторон. Хлопы захватили все дороги и пути сообщения, прервали все связи, перехватили всех гонцов и беспокоят нас постоянными нападениями. У нас уже начался голод!»