Жернова истории 3 (СИ) - Андрей Колганов

Сильнее всего негодовал Весник по поводу стремления зажать рот тем, кто проявлял действительную, а не показную инициативу в деле развития и совершенствования производства: «Особенно вредным недостатком в хозяйственнике считается излишняя инициатива и активность; когда этакие качества проявлены, то срыв работы хозяйственника, безответственные нападки на него и его уход от дела обеспечены; ведь в этих случаях второпях иногда мозоль отдавишь одному из многих стоящих по дороге или вообще нарушишь тишину и порядок; а у нас ведь выработана уже ужасная терминология чиновничьей мертвечины, засасывающей всякое живое дело, это – трафареты: „не сработался“, „бузит“, „склочник“».

Эти с болью написанные строки, продиктованные тревогой за судьбу развертывающегося социалистического строительства, Яков Ильич завершал недвусмысленным предостережением: «Надо торопиться с исправлением вышеуказанной обстановки, ибо чиновничья приспособляемость и вырождение активности растут на глазах».

Однако рубеж 1928 и 1929 года принес не только озабоченность и беспокойство. Обрадовала меня опубликованная в «Красной Звезде» речь наркомвоенмора Фрунзе на совещании политработников РККА и РККФ о советской военной доктрине Довольно значительную часть своей речи он посвятил критике, как он выразился, «облегченного подхода к классовой оценке военного противостояния СССР и империалистических держав». Он подчеркнул, что некоторые пропагандисты в армии опускаются до недопустимого упрощенчества, заявляя, что если империалисты развяжут войну против Советской Республики, рабочий класс в странах-агрессорах тут же поднимет восстание против своей буржуазии.

«Все вы знаете, какой была ситуация в 1914 году, когда империалисты начали мировую войну, – обратился он к высшему политсоставу вооруженных сил. – Ни о каких забастовках даже речь не шла. Не говоря уже о том, чтобы повернуть штыки против своего правительства. Понадобилось более трёх лет неслыханной бойни и революция в России, чтобы положение изменилось. Некоторые товарищи возражают на это, что война была империалистической со всех сторон, и выступать против своих капиталистов означало поддерживать капиталистов чужих. А вот если затеют войну против Советского Союза, то пролетариат, несомненно, выступит в поддержку первого в мире государства рабочих и крестьян. У таких товарищей, похоже, начисто отшибло память. Но я не поленюсь напомнить – в 1920 году, когда войска не царской России, а Советской Республики вступили на территорию Польши, нас встретило не восстание польского пролетариата, а националистический угар, захвативший не только крестьянство и мелкую буржуазию, но и большинство рабочих.

Поэтому вредной утопией являются рассуждения, что вступление наших войск на территорию капиталистических государств может в кратчайшие сроки революционизировать там ситуацию. А кое-кто даже видит тут кратчайшую дорогу к мировой революции. Нет, товарищи. Наши вооруженные силы всегда придут на помощь братьям по классу, если понадобиться защитить их революционные завоевания. Но революцию нельзя принести на штыках, она может быть только результатом созревания революционной ситуации в той или иной стране, и только сами трудящиеся классы такой страны могут привести свою революцию к победе».

Другие мои радости были совсем не политического свойства. Благодаря появлению в нашем доме Марии Кондратьевны Лида смогла, наконец, выкроить время, и, после первого посещения салона Варвары Ламанской, побывать там вместе со мной еще несколько раз.

Одна из помощниц владелицы, пухленькая, но живая, как ртуть, дама, узнала Лиду, и с порога принялась выспрашивать её:

– Добрый день, милочка! А это ваш супруг? Очень рада, очень рада! – затараторила она, и мне с трудом удалось втиснуть несколько слов, чтобы представиться по всей форме. – Надеюсь, вы уже определились, какой фасон будете заказывать? – снова переключилась пышечка на мою жену.

– Честно говоря, я в сомнениях, – ответила Лида, присаживаясь на диван, и потянувшись за одним из модных журналов, лежавших рядом на столике. – Все эти модели весьма впечатляющи, спору нет, но их всех портит стремление к показной роскоши. В то же время наши модели… – она чуть помялась, подбирая слова, – они практичны, удобны, достаточно приятны на вид, и вполне подходят для повседневной или домашней носки. Но для выходной одежды хотелось бы иметь что-то… – она снова сделала мимолетную паузу, – более элегантное, что ли.

– Вполне вас понимаю, – подхватила закройщица, имени которой я так и не услышал. – У вас есть настоящий вкус, и вам, разумеется, хочется быть нарядной, но при этом не походить на расфуфыренных жен или любовниц этих внезапно разбогатевших выскочек, которые только и могут, что ткнуть пальцем в альбом, выбрав то, что на их взгляд, смотрится побогаче.

Подвижная пышечка еще раз пробежалась взглядом по фигуре Лиды, на которой рождение двух детей практически не сказалось, и вынесла вердикт:

– Думаю, милочка, вы вполне достойны чего-нибудь неординарного… – она задумалась на несколько секунд, даже прикусив нижнюю губу, и снова стала пристально разглядывать заказчицу, а потом, словно решившись на что-то, кивнула ей:

– Пойдемте. Пальто можете оставить здесь, вон там в углу стойка.

– Э, а можно мне с вами? – подхватился я.

– Стоит ли? – скептически глянула на меня пухленькая дама. – Мужчины в нашем деле мало что понимают…

– В вашем деле я и правда мало что понимаю, – отвечаю с легким поклоном, – но вкус у меня, надеюсь, есть. Мы все же не лаптем деланные – учился в Брюсселе, побывал и в Берлине, и в Лондоне, – именно такие аргументы, думаю, должны были здесь произвести нужное впечатление.

В ответ пышечка пожала плечами и кивнула головой в сторону одной из дверей, ведших из приемной салона.

Пройдя через эту дверь, мы попали сначала в небольшой узенький коридор, а потом, через открытый дверной проем, в царство портняжного мастерства. Манекены, рулоны тканей, раскройные столы, коробки и коробочки с фурнитурой, обломки мелков, рассыпанные по полу булавки…

– Так, милочка, раздевайтесь, – взяла быка за рога закройщица. Краснеть за жену мне не пришлось – все же НЭП еще не сдали на слом, и французское шелковое бельё (дорогущее, сволочь!), небольшими партиями попадало в магазины на Петровке и в ГУМ. Лида отчаянно сопротивлялась таким тратам, но в этом вопросе я был непреклонен:

– Да, ты имеешь право надевать и носить всё, что тебе будет угодно, по твоему собственному выбору, – вроде бы уступил я ей. – Но когда я буду тебя раздевать, то снимать со своей прелестной жены я буду именно то, что достойно её прелести, – и никак иначе! Имею же и я право побаловать себя? – сделал я нажим на последнем слове.

Так что сейчас Лида, чуть зардевшаяся от того, что попала в столь необычную ситуацию, выглядело на редкость очаровательно. Закройщица не преминула сделать ей комплимент:

– О-о, милочка, я вижу, у вас и в самом деле отменный вкус!

– Это не у меня, а у моего мужа, – честно созналась моя половинка.

– Тогда вам вдвойне мои поздравления! – отозвалась пышечка. – Вы ухитрились поймать за хвост редкую в наше время удачу – мужа, понимающего женское сердце!

– Да, я понимаю женское сердце, – произношу с некоторым сомнением в голосе. – Но строго в пределах размеров моего кошелька, счел я нужным предупредить, чтобы фантазии дам не увели их слишком далеко. Пышечка глянула на меня с ироничной улыбкой, потом вернула свое внимание Лиде и стала оглядывать её со всех сторон. После этой молчаливой экскурсии, во время которой жена покорно изображала статую или манекен, закройщица заговорила. И началась беседа двух женщин на вроде бы понятном мне языке, но вот сообразить, что же именно такое вырисовывается в ходе обсуждения фасона платья, мне так и не удалось.

– …Талию и поясок мы делаем заниженными, почти на бедрах, а тут – небольшие защипы… Вытачки же мы пустим вот так, – пухленькая дама сделала короткий жест рукой, – а на груди надо будет их сделать коротенькими и немного по косой…

– Вырез будет прямой? – это уже вступила Лида.

– Я понимаю, что почти все помешались на этом стиле «флэпперс», – в голосе закройщицы прорезались немного назидательные интонации, – но вы же не молоденькая прожигательница жизни! А у нас, – она чуть скривилась, – даже толстенные нэпманши желают нарядиться в эти прямые платья-рубашечки, да еще и с напуском на бедра. Нет, дорогая, мы не будем следовать моде слепо! Ваше платье мы все же немного приталим, саму линию талии немного приподнимем, юбку немного расклешим от бедер, а вырез… вырез мы сделаем комбинированный – в основе прямой, но внизу немного V-образный…

Дамы, пощебетав еще немного насчет бретелей, складок, застежек и еще чего-то в этом духе, довольно быстро пришли к согласию, приступив к выбору ткани. Когда и с этим было покончено, пышечка устроилась у стола, вооружившись портновскими ножницами, и раздался характерный звук раскраиваемой материи. Эта мастерица работала без всяких выкроек: представив себе платье прямо на фигуре заказчицы, и сделав необходимые измерения, она тут же приступила к кройке. Минут через двадцать первые куски выкроенной ткани уже скрепляются булавками прямо на моей жене…