Кронштадт и Питер в 1917 году - Федор Раскольников

Вскоре в рабочий штаб района Московской заставы пришел Сима Рошаль. Нужно было спешить в Пулково. На старом грузовике мы двинулись в путь. В дороге, незадолго до наступления сумерек, нам встретился Волынский полк, самовольно ушедший с позиций. Он шел вразброд, длинной лентой растянувшись по краю шоссе. «В Февральскую революцию был первый, а сейчас последний», — невольно мелькнуло у меня в голове. Сима не имел определенного назначения, а поэтому немедленно слез с грузовика и остался призывать солдат к возвращению на позиции. Как я узнал впоследствии, его миссия увенчалась успехом.

Прибыли в Пулково. Батареи устанавливались на склоне Пулковских холмов, довольно круто спускающихся в сторону Кузьмина и Царского Села. Еще в момент установки наша артиллерия была обстреляна орудийным огнем неприятеля. Пришлось срочно отпрячь лошадей с передками, а трехдюймовые пушки ввести в активное действие.

Всеми операциями, до управления огнем включительно, руководил лихой командир батареи. Удачные попадании опытных артиллеристов форта Ино, с одной стороны, и наступившая темнота — с другой, быстро прекратили эту преждевременную дуэль. Командир-прапорщик заметно повеселел и в приподнято-бодром настроении радовался успехам истекшего дня. Тут же, на фронте, я услышал рассказы о героических подвигах отряда моряков, сражавшегося на фронте под командой нашего старого кронштадтца, матроса службы связи В. М. Зайцева. Здесь же, на позициях, кто-то сообщил глубоко взволновавший меня слух, упорно циркулировавший в тот вечер на Пулковском фронте. По этой версии, Троцкий и Луначарский только что приезжали в Пулково, причем передавались даже такие детали, что их автомобиль снаружи был отделан соломенной плетенкой. И будто на обратном пути вблизи автомобиля разорвался снаряд, причем тов. Луначарский был убит наповал одним из осколков, попавших ему в голову, а тов. Троцкий едва успел уехать, отделавшись только потерей шляпы.

Обилие красочных деталей придавало рассказу правдоподобный вид. Подобно многим другим, я поверил этому слуху и оплакивал погибшего товарища. Велика была моя радость, когда на следующий день я воочию увидел живого Луначарского. Очевидно, подобные легенды сознательно фабриковались врагами с целью создания паники и уныния в наших рядах. Под тяжелым впечатлением этого слуха мы покинули Пулковские позиции и вошли в какую-то крестьянскую избу. Наступление ночи давало нам передышку до раннего утра. Поужинав солдатскими мясными консервами, мы вповалку легли спать на полу и на крестьянских полатях.

С раннего утра 31 октября славным батареям форта Ино пришлось отбивать атаки неприятельской кавалерии. Красновским казакам не только не удалось захватить наши позиции, но им вообще пришлось с потерями отступить в исходное положение.

Около полудня встретил одного из кронштадтских артиллерийских офицеров — тов. Юрьева. Он пригласил меня пить чай к себе в избу, в которой он остановился. Старик крестьянин, владелец хорошо сколоченной избы, при виде разрыва падавших поблизости снарядов, кряхтя, проворчал: «Господи боже, какие ужасы. И когда только все это кончится?» — «А вот, разобьем Керенского, тогда и кончится», — задорно ответил я. Старик горестно покачал головой. Этот «кулачок», видно, слабо разбирался в политике, но, дрожа за свою шкуру и за свое добро, искренно желал прекращения боевых действий или, по крайней мере, их перенесения в другое, более отдаленное место. Однако никакой вражды со стороны крестьян не замечалось — быть может, из боязни нашей вооруженной силы. Наоборот, в эти дни кулачество прилежащих к Питеру деревень, скрывая свои истинные настроения, из кожи лезло вон, чтобы оказать нам гостеприимство. Нечего и говорить, что крестьянская беднота, особенно в лице своей молодежи, не только за страх, но и за совесть была на стороне Советской власти.

После полудня на фронт приехал из Питера тов. Подвойский. Шел промозглый дождь. Шоссе было покрыто неимоверной грязью. Я встретил тов. Подвойского, когда он, шагая через лужи, пробирался в штаб. Николая Ильича сопровождали несколько офицеров-большевиков, активных членов нашей военной организации. Он приехал в Пулково для наблюдения за ходом операции, так как около этого времени был назначен Военно-революционным комитетом на должность командующего войсками. Пробыв некоторое время в штабе, Подвойский, ввиду срочности дел, ожидавших его в Смольном, должен был вернуться. Немного позже я также поехал в Питер. В Смольном, в Военно-революционном комитете, в его текущей работе наибольшее участие принимали тогда, как мне показалось, А. А. Иоффе и покойный, безвременно погибший от руки эсеровского убийцы М. С. Урицкий,

Ранним утром 1 ноября я уже возвращался в Пулково.

Еще подъезжая к Пулкову, я узнал, что в течение ночи и раннего утра красновские казаки по своей инициативе эвакуировали Царское Село. Поэтому нужно было спешить использовать победу. Я направился выяснять судьбу наших батарей. Оказалось, что они стоят на старых позициях. Я приказал им срочно передвинуться вперед и выбрать себе место по ту сторону Царского Села, в направлении к Павловску. «Есть», — по-морскому ответил командовавший батареями прапорщик. По пути в Царское я видел массу убитых казачьих лошадей, лежавших по краям дороги: трупов людей не попадалось, очевидно, их успели убрать. И самом Царском я застал штаб в полной мере функционирующим в своем старом штабном помещении.

За недостатком работников товарищи попросили меня остаться в штабе. Тогда еще не было определенных должностей и строго разграниченных функций, а каждому приходилось одновременно заниматься несколькими делами. Если где-нибудь оказывалось пустое место, то туда автоматически втягивался первый подвернувшийся под руку товарищ, и, несмотря на этот недостаток правильной организации, несмотря на отсутствие у каждого из нас административного опыта, работа спорилась гладко и дружно. Политический инстинкт и революционный энтузиазм подсказывали нам то или иное решение даже в незнакомых вопросах. И несмотря на то что наша работа часто переплеталась до такой степени, что порою несколько товарищей совершенно непроизводительно выполняли одно и то же дело, никаких недоразумений не происходило.

Я затрудняюсь точно классифицировать характер моей работы и круг выполнявшихся мною обязанностей, по размеру не ограниченных никакими пределами полномочий, это не была даже работа начальника штаба. А между тем целый ряд товарищей, вопреки основным положениям военной науки, выполнял тогда аналогичные обязанности, приближающиеся к функциям начальника штаба. Пожалуй, вернее всего сказать, что это был штаб с коллективным управлением. Однако вообще очень трудно обозначить определенным военно-техническим термином должность, тогда занимавшуюся каждым из нас.