Вариант «И» - Владимир Михайлов

Итак: кому я полезен?

Первое: претенденту Искандеру.

Второе: следовательно – и всей его команде, в которую я вхожу – правда, не совсем на общих основаниях.

Третье – сторонникам ислама: потому что делаемое нами идет на пользу не только нам, но и им.

Четвертое: моим друзьям. Их не много, тем не менее они есть.

И, наконец, пятое: всей России. Хотя она в таких случаях, как правило, далеко не сразу понимает, что ей полезно и что – вредно. Нередко же так и не понимает до самого конца.

Вот пятеро, которые за меня – потому что я за них. И, как сказано в суре «Женщины», айяте сто четвертом: «И не слабейте в поисках этих людей».

Это, так сказать, дебет. А что с кредитом?

Против меня:

Претендент Алексей.

Его команда.

Православная церковь в целом.

Весь Запад с нашим другом Америкой во главе.

Палестинцы. Хотя они и мусульмане, но пройдет еще много времени, прежде чем удастся как-то сочетать их интересы со всеми остальными. Я уважаю их; однако объективно – вынужден работать против их интересов.

И, надо полагать, мои личные враги – которых не может не быть, потому что они имеются у каждого. Персонально же – тот, кому поручено выбить из игры Искандера: он знает, что я за ним охочусь – теперь знает, – и, естественно, сам вынужден охотиться за мной.

Недаром написано: (Йунус, айят двадцать четвертый): «Вот, – они злочинствуют на земле без права».

Логично, как будто бы. Но особой ясности не вносит.

То есть, что газету мне всучили не из добрых побуждений – совершенно ясно. Однако – кто? Это мог быть любой из них.

Впрочем – не любой.

Не мог, например, охотник за Искандером: до самого отъезда из Германии я и не знал, что мне придется заниматься его поисками. Тем менее мог предполагать это он. Потому что те, кому я известен в моей подлинной сущности, отлично понимают, что вообще-то это не мой уровень, это уровень контрразведчика средней руки. И если бы не крайняя острота ситуации…

Нет, Охотник – не мог. Еще и потому, что он не стал бы пользоваться таким, прямо сказать, детским средством, предназначенным скорее, чтобы напугать, чем для уничтожения. По сути дела – хлопушка.

Та-ак. Отсюда возможен новый поворот: газету подсунул кто-то из своих, в качестве предупреждения: мол, держи ухо востро, ты приехал не на курорт.

Точнее: не из своих – но какой-то доброжелатель. Потому что своим говорить это нужды не было: они-то знали, что я настроен на игру. А если бы и возникла надобность напомнить – было бы это сделано открытым текстом, как уж между коллегами? Неизвестный доброжелатель, как в старом романе?

Но вот стреляли-то явно не с целью предупредить. Мои разговоры не понравились – кому? Одно из двух: если с персом – да еще не по-русски, – то это могло пережать нерв любому европейцу, скорее всего – из ближних, с европейской окраины. Зато если кто-то не выдержал моего амурничанья с янки, то это скорее был некто с Востока. Который решил, что я тут же, не отходя от кассы, продаю Штатам интересы Игры. Подумал, что я переметнулся. Видимо, наши с американцем старания не быть услышанными навели кого-то на такие вот соображения. Взыграло ретивое – и он схватился за пушку.

Ладно, до этого ребята докопаются. Что было, то прошло, а что прошло – по известному речению, будет мило. Даже пуля – потому именно, что она прошла мимо.

Тут серьезно другое: после неудавшейся попытки обычно следует другая. И если она последует – то именно завтра: позже она окажется просто бесполезной.

Завтра; когда же?

Естественно – до покушения на Искандера: чтобы я не мог помешать.

Но – очень незадолго до: чтобы не успели поднять большой шум и сплотить, так сказать, ряды вокруг Претендента.

Если Охотник полагает, что он у меня уже вычислен, то должен обезвредить меня еще до того, как мы встретимся с ним лицом к лицу: понимает, что при встрече я – если буду уверен – не позволю ему даже начать. Моя репутация ему, надо думать, известна.

Нападать на меня среди людей он не станет: наверняка помешают, а рисковать он не имеет права.

Пусть то будет даже не он лично, но кто-то из его людей – все равно, риск недопустим.

Снайпер?

Вряд ли; он понимает, что такая мысль придет мне в голову в тот же миг, что и ему самому. И подставляться я больше не стану. Я и так уже гулял нынче вечером, выманивая снайперов на себя. Окончательные результаты мне еще не известны, но что-то, видимо, нашим удалось; во всяком случае, выстрелы наверняка были не по воронам.

Следовательно, моя задача с утра: не высовываться. Ускользнуть отсюда так, чтобы даже свои увидели меня только в зале. Не совершать никаких лишних телодвижений. И до утра безвылазно сидеть тут, в номере. Тут меня страхуют: здешний официант наверняка не одиночка. Да мне ничего и не нужно, все есть – и выпить, и закусить, и даже снотворные таблетки – которых я, впрочем, на этот раз принимать никак не собираюсь: с утра голова должна быть совершенно ясной.

Что, кстати, означает, что пора баиньки: перед работой главное – как следует выспаться.

Как бы в доказательство только что сформулированного тезиса, я сладко зевнул. Встал. Потянулся.

И конечно, именно в этот миг телефон опять заголосил. Мой мобильник.

Только теперь я сообразил, как ждал в подсознании этого звонка. Как надеялся, что он будет.

Я схватил трубку. Заставил себя произнести спокойно, даже как бы чуть сонно:

– Да?

– Это я.

Как будто я не узнал бы ее без такого заявления!

– Куда ты девалась? Черт знает что! Где ты? Почему не здесь? Да я… – Я понимал, что голос мой никак не назвать спокойным или сонным; но уже ничего не мог с собой поделать: сорвался с резьбы.

– Обожди. Не злись. Витал, мне плохо.

– Что с тобой?

Она словно не слышала:

– Пожалуйста… приезжай, забери меня отсюда.

– Тебя увезли силой?

– Нет… Это потом, все объясню потом. Приезжай, я хочу отсюда уехать.

Наверное, придется стрелять, – как-то механически подумал я. – Ну и черт с ним: понадобится – будем стрелять…

– Ты где?

– За городом. В Нахабине. Туда надо ехать…

– Знаю, как. Адрес?

Она назвала.

– Выйдешь на улицу?

Она словно посомневалась секунду, потом сказала:

– Скорее всего да. Если нет – войдешь сам. Это просто.

– Их там много?

Мне послышалось – она усмехнулась. Почудилось, наверное.

– Один.

– Уверена?

– Вполне.

– Выезжаю.

– Только будь осторожен.

– Да уж, с тобой только и делать, что остерегаться!..

И я выключил трубку, другой рукой нашаривая скорострельный Изин подарок.

8

Я успел уже пролететь всю Тверскую, ни о чем не думая, следя только за огнями и знаками, когда меня вдруг что-то вроде бы толкнуло под ребра: недоумение. До сей поры я считал, что ему положено возникать где-то в голове, но на этот раз получилось именно так.

Недоумение совершенно ясно сформулировало вопрос, недвусмысленный, как красный огонь светофора: что же это ты, слабоумный, делаешь, и зачем? Ты спокойно, или относительно спокойно сидел у себя в номере, где пришел к недвусмысленно верному выводу: до самого утра – никуда не показываться. Не только носа не высовывать, но и единственной волосинки – если бы у меня в ноздрях росли волосы. Ты полагал – и скорее всего не без оснований, – что даже выйти в ресторан или бар, не покидая гостиницы, – поступок весьма опасный; и после того, как здравый смысл одержал над всем остальным полную и безоговорочную, казалось, победу – по одному звонку, по одной просьбе женщины, о которой ты, если разобраться, ни черта не знаешь – срываешься с места, прыгаешь в машину и летишь неизвестно куда. Ты сейчас воистину подобен слезе на реснице Аллаха: тебя могут таранить, смять в лепешку на трассе, могут расстрелять, когда будешь подъезжать, могут поймать в ловушку и с большим пристрастием допросить – а что касается желающих, то их я успел перечислить раньше. Ты ставишь под угрозу себя – ну и черт с тобой, ты вообще-то, кроме самого себя, никому не нужен; но ты своими руками проваливаешь дело, проваливаешь Игру; за меньшие грехи виноватых в свое время сажали на кол – и тебя стоило бы, вернее – то, что в лучшем случае от тебя останется. И даже когда с тобой будет покончено – совесть продолжит грызть тебя за это – совесть, куда более долговечная, чем могильные черви. Просто непонятно, как это до этого мгновения с тобой еще ничего не произошло, так что тормози, выкрутись, даже не дожидаясь разрешенного разворота – и назад, в город, в отель, в номер, где тебя охраняют, где должны охранять!..

Нога непроизвольно дернулась, стремясь всей подошвой встать на педаль тормоза, чтобы следовать разумному совету. Но, видимо, сказанного и услышанного мной оказалось еще слишком мало, и все, на что нога оказалась способной – это самую малость уменьшить газ. Что, однако, вовсе не означало, что мысли, возникавшие где-то в солнечном сплетении, притихли; напротив – зажужжали еще громче.