Когда цветут камни - Иван Падерин

— Сегодня в мертвецкой пусто. Вчера были двое, а сегодня ни одного нет, — помолчав, сказал солдат.

— Ну, пожалуйста, пустите меня туда!

— Не могу, не велено… — Солдат загородил калитку винтовкой, держа ее, как палку, за два конца, и широко расставил ноги. Ну что с этой девушкой делать? Плачет и в грудь толкает…

— Пустите…

— Не велено. Куда? Стой!

Варя нырнула под винтовку, и солдат не смог ее удержать.

Она вбежала в комнату, потом в другую и, наконец, остановилась посреди большой палаты, тесно уставленной койками.

Из дальнего угла к ней подбежала дежурная сестра. За спиной послышались голоса дежурного врача, санитарок. Сегодня они сбились с ног, успокаивая возбужденных больных, а тут вдобавок ко всему посторонний человек ворвался в палату.

— Где он? — почти крикнула Варя, окинув взглядом и палату и окруживших ее медработников.

— Кто вам нужен?

— Солдат Леонид Прудников.

В палате внезапно наступила тишина. Услышав надорванный голос Вари, раненые перестали шуметь и волноваться, словно ее душевная тревога передалась им и заглушила боль в истерзанных телах. Врач, сестры, санитарки зашептались, послышался голос:

— Дайте же ей халат…

Они не решались удалить ее из палаты, потому что она одним своим появлением остановила и стоны, и крики, и брань.

Кто-то накинул на плечи Вари халат. Дежурный врач посмотрела ей в глаза: не сумасшедшая ли?

Варя искала глазами Леню.

— Здесь он или в другой палате?

— Здесь, здесь, — ответила ей дежурная сестра и показала на дальний угол.

Варя кинулась было туда, но врач остановил ее.

— Еще нельзя. Операция прошла успешно. Он спит, — значит, все идет хорошо. Не тревожьте его сон.

Раненые молчаливо рассматривали Варю, кто неловко повернув голову, кто через узкие щелочки бинтов. Они-то знали, что у солдата Прудникова по плечо отнята правая рука. И по тому, как примет это Варя, они хотели судить, что ждет их самих: примут ли их жены и любимые девушки, когда они вернутся домой?

Каждый вернется на Родину, но не каждый решится показаться на глаза невесте, с которой переписывался всю войну, не каждый отважится показаться дома на костылях или с пустым рукавом… Не проще ли остаться в приюте инвалидов, чтобы не обременять собой, не мучить и без того уставших за войну родных: отцов, матерей, сестер, братьев и жен?

И врачи, и сестры, и санитарки понимали, почему наступило молчание в палате, но пропустить Варю к Прудникову боялись. Вдруг расплачется перед ним, и чем закончится это свидание, кто знает?

А Варя, постояв возле врача, сделала решительный шаг вперед.

— Нельзя, нельзя…

— Разрешите мне немного посидеть возле него.

Один из раненых вмешался:

— Доктор, мы вас просим за нее, пропустите. Сестре можно, а почему ей нельзя?..

Палата загудела. Врач отступил.

— Будьте осторожны, держитесь мужественно… — шепнул он Варе.

Тишина. Белая тишина госпиталя, в которой, кажется, можно до конца раствориться. Такая же напряженная, какой была там, на Ландвер-канале, когда фашисты выбросили белые флаги. Варя лихорадочно думала. Что она скажет Лене? Чем его успокоит? Каким сокровенным словом? Да, она останется здесь, сиделкой при нем, уговорит врачей и останется.

Какое бледное у него лицо! Какое неподвижное! Как у мертвого. Нет, нет, он дышит. Жив! Он дышит!

Варе вспомнилась Громатуха, разбросанные по всему косогору домики и бараки, разделенные на две части глубоким оврагом, — далекий глухой таежный прииск, без улиц и кварталов, поселок с кривыми проулками. Там выросли они, Варя, Максим, Леонид. В эту же минуту Варя увидела себя на старом отвале, на воскреснике школьников по сбору руды. Леня и Варя подняли тогда богатый кусок кварца. Белый камень был очень похож на лицо девушки с рыжими косичками и густыми веснушками на щеках и носу. Это было видимое золото. Камень цвел золотом, и Леня поцеловал его, глядя на Варю счастливыми глазами. А здесь, в Берлине, камни цветут огнем и окровавленными бинтами. Леня насмотрелся на них и теперь не может разомкнуть ресниц. И страшно, очень страшно, если он не откроет глаз сейчас. «Неужели он больше не улыбнется мне, как тогда на старом отвале, счастливыми глазами?..»

Варя тихонько села на стул у койки и наклонилась над Леонидом.

«Говорят, что камни цветут под водой плесенью, в сырости мхом, — продолжала она думать, глядя на бледное лицо Леонида. — Да, цветут и так, но то цвет добра и покоя. Устал человек и может сесть отдохнуть на мягком, обросшем мхом камне, а под водой у таких камней отдыхают и кормятся рыбы. Леня, Леня, я знаю, тебе тяжело, но, слышишь, скоро кончится цветение, которое принесло тебе столько страданий, на улицах Берлина уже тишина. Слышишь…»

Леня не открывал глаз, но он все слышал. Как она вбежала в палату, и как уговаривала врачей, и как подошла к его койке. Сейчас он ощутил ее дыхание на своих бровях. Он не открывал глаз, не мог, веки отяжелели, у него совсем не было сил.

На минуту Леонид увидел самого себя на той стороне Ландер-канала вместе с разведчиком Туровым. Он возится с немецким фаустником. Нож у него в той руке, которой теперь уже нет — отняли. Фаустник вцепился в его больное плечо! Нет, это не фаустник, это разрывная пуля немецкого снайпера, который стрелял в него, когда они вышли на нейтральную полосу с белыми флагами и без оружия. Казалось, война кончилась, и вдруг выстрел, другой, третий… И вот Леня на столе хирурга. Операцию делали под местным наркозом, и Леня сквозь сон слышал звяканье хирургических инструментов, хруст кости, потом какая-то пустота в плече и шорох людей, двигающихся вокруг стола, короткие возгласы хирурга: «пинцет», «щипцы», «зажим», «еще зажим»… Так же, как сейчас, он лежал тогда с закрытыми глазами, стиснув зубы. Стонал, когда оперировали шею: было очень больно.

Но тогда была физическая боль, а сейчас он ощутил совсем иную боль и открыл глаза.

Варя встретилась с ним взглядом, он смотрел на нее сурово и недоверчиво, будто думал: «Пришла пожалеть меня?..»

Варя приподнялась, чтобы лучше видеть его глаза. Сосед по койке громко заскрежетал зубами. Вероятно, он понял движения Вари так, что она собирается уйти от искалеченного солдата. Но Варя не собиралась уходить. Она снова наклонилась над Леонидом, поцеловала его в губы, в глаза и опять села на стул. «На больных обижаться нельзя», — вспомнились ей чьи-то слова.

— Не нужно говорить с ним сейчас, нельзя, — предупредила ее сестра и ушла в другой конец палаты.

Повременив, Варя прикоснулась рукой к чубу Леонида, поправила одеяло. Она не знала, есть ли еще у него раны, и боялась прикоснуться к нему. Но во взгляде его уже не было отталкивающего холодка.

— Девушка… ты остаешься здесь или уходишь? — шепотом спросил Варю сосед справа.

— Не терзай ей душу, она думает. Это понимать надо, — послышался голос за ее спиной.

— Она уже решила, по всему вижу, окончательно решила, — сказал солдат, лежащий рядом с Леонидом.

Варя ответила ему утвердительным кивком головы. Палата будто ожила: все заговорили, зашевелились на койках.

— Вот какие они у нас, вот!

— Эх, девушка, подойди ко мне, я тебе что-то скажу.

— Нет, сперва ко мне, я привязан.

— Потом ко мне…

Возобновившийся в палате шум снова встревожил дежурного врача. Он вбежал в палату и сразу к Варе:

— Что вы им сказали?

— Еще ничего не сказала, но скажу: разрешите мне остаться в госпитале до выздоровления солдата Прудникова. Я буду помогать вашим сестрам ухаживать за всеми ранеными.

С шумом распахнулось окно, и по палате пронеслась сильная воздушная волна. Где-то невдалеке грянул залп тяжелой артиллерии. Советские войска открыли огонь из всех видов оружия: ультиматум не был принят.

— Огонь!.. Огонь!.. Огонь!..

Три часа без перерыва вели огонь советские войска из всех видов оружия и со всех сторон по осажденному гарнизону фашистов. Уже водружено Знамя Победы над продырявленным куполом рейхстага, уже советские воины овладели всеми вокзалами Берлина, выбили фашистов из здания генерального штаба, из центрального управления гестапо и полиции, вытеснили вооруженных фольксштурмовцев из всех районов, прилегающих к Тиргартену, захватили все мосты через Шпрее.

Но центр Тиргартена, где сосредоточились батальоны нацистов, еще не сдавался.

К полудню 1 мая генералу Бугрину стало ясно, что разгром нацистского гарнизона, обороняющего подступы к имперской канцелярии, может затянуться. От огня артиллерии фашисты укрывались в прочных сооружениях. Необходимо было принять более решительные меры.

В три часа дня полк Корюкова получил задачу:

«Ворваться в расположение узла обороны противника в квадрате «10-К» и активными действиями обеспечить прикрытие левого фланга главных сил дивизии».