Догра Магра - Юмэно Кюсаку

— Ого! Кто же это был?!

— Присмотрелся У Циньсю и увидел госпожу Дай, собственноручно им задушенную и истлевшую до белых костей! Обликом она была столь же обворожительна, как в дни после их свадьбы.

— Ну и ну! Выходит, У Циньсю не убил ее?

— Слушай молча, начинается самое интересное! У Циньсю начисто потерял рассудок. Он застонал, в глазах у него потемнело. Однако благодаря заботам призрака госпожи Дай пришел в себя и снова удивился: госпожа Дай сменила алый костюм, который носила после свадьбы, на девичье платье фрейлины с длинной белой юбкой. Волосы у нее были пышные, как тучи, и обликом она походила на чистый цветок. Теперь на вид ей было лет шестнадцать и она казалась невинной.

— Поразительно! Но как такое возможно?

— У Циньсю рассуждал так же, как ты. Поначалу он чуть не умер от ужаса, но, когда пришел в себя, поднял барышню на руки и, внимательно оглядев ее от макушки до пяток, наконец-то признал в ней сестру-близнеца госпожи Дай, барышню Фэнь.

— Вот как… я что-то такое и подозревал. Это даже любопытно, как в пьесе!

— Так китайский же стиль! Сообразив, что случилось, У Циньсю утратил дар речи, отпустил барышню Фэнь и выслушал историю, которую та рассказала краснея.

«Ах, братец, простите меня, очень уж я напугала вас. Но скрывать мне нечего: давно живу я здесь одна-одинешенька, надеваю одежду старшей сестры и делаю вид, что служу вам, братец. Я говорю людям, что мой муж, У Циньсю, каждый день затворяется в комнате и рисует огромную картину. Поэтому я покупала все и готовила еду в расчете на двоих, а иногда ходила даже за кистями и красками. Видя это, все соседи округляли глаза и восторженно восклицали: “Какой он великий человек, если рисует в такое смутное время!” Я же в тревогах и муках приглядывала за домом и ждала вашего возвращения. Так прошел год. А сегодня, не успела я вернуться с базара, как услышала шум и громкие всхлипы в покоях. Оказалось, что это вы, братец, решили свести счеты с жизнью, и я попыталась удержать вас от рокового шага. Затем, когда вы упали в обморок, я достала у вас из-за пазухи свиток, на котором был какой-то рисунок, а еще гребни, украшения и драгоценности моей дорогой сестрицы. Затем вы стали бормотать, будто в полусне, и со слезами проговорили: “Милая Дай, прости, но не одну тебя я убил!” Из этого мне стало ясно, что сестрица погибла от вашей руки, также я поняла, что вы приняли меня за призрак покойной, и желая поскорее развеять иллюзию, спешно облачилась в лучший парадный наряд. Но, братец, зачем вы погубили мою сестру?! И где вы были весь этот год, вплоть до сего дня?» — вот что сказала она в слезах.

— Ну и дела! Но все-таки… почему эта Фэнь так странно себя повела? Стала носить одежду сестры и делать вид, будто прислуживает мужу…

— Хм, хм… Вопросы обоснованные, и наверняка У Циньсю тоже об этом подумал. Остолбенев, стоял он с открытым ртом, не знал, что ответить, и глядел в немом изумлении на барышню Фэнь. А та вытерла слезы и кивая продолжила: «Конечно, конечно, братец, чтобы развеять ваши сомнения, я расскажу все по порядку… Началось все в конце прошлого года. Когда сестрица моя покинула императорский двор, никого там у меня не осталось, и тоска моя ширилась день ото дня. А когда в прошлом году, ровно в эту же пору, я поняла, что мой братец, мой обожаемый братец, вместе с моей драгоценной сестрицей внезапно скрылись и не посылают ни весточки, как же я удивилась, как же затосковала! Ночь напролет я проплакала, а на следующий день Ян-гуйфэй ненадолго отпустила меня и, принявшись искать вас, я первым делом пришла сюда. Тогда попросила я, чтобы домашние слуги и двое евнухов-провожатых меня оставили, и обыскала весь дом. Вскоре я поняла, что сестрица покинула свое жилище, будучи готовой к смерти, ибо тот драгоценный гребень, что подарили ей перед свадьбой, лежал в столике, разломленный надвое и завернутый в белую бумагу. Но вы, братец, умирать не хотели, ибо взяли с собой кисти и краски… Подумала я, что за этим наверняка скрывается тайна, и решила поселиться здесь, пока все не разузнаю. Потому и притворилась я, как уже говорила, своею сестрицей, которая вернулась домой и живет с вами, братец. К счастью, с самого детства вы целыми днями рисовали затворившись и ни с кем не виделись. К тому же я знала, что временами вы бывали очень скромны в еде, и это помогло мне обманывать соседей и знакомых. А поступила я столь бессовестно, потому как надеялась узнать рано или поздно, куда вы подевались. Вы оба — личности небезызвестные, и если бы люди вас где-нибудь увидели, непременно бы заподозрили неладное и рассказали мне. Таким образом я бы узнала, где вы скрываетесь, и как можно скорее направилась бы туда. А по-другому одинокой женщине в чужой стране ничего не выяснить, так я рассудила».

— А сестрица эта — настоящий детектив!

— Ага. Младшая, в отличие от старшей, ветреница. Послушай-ка, что она сказала дальше.

«Однако замысел мой не был успешным. Не прошло и десяти дней, как поселилась я здесь, а вся Поднебесная оказалась в страшном беспорядке: по улицам рыскали военные, и я не могла спокойно выйти из дома, а потом и средства подошли к концу. Жилище пришло в запустение, и пришлось мне ночевать на кухне, у очага. Постепенно распродала я не только свои вещи, но и ваши с сестрицей — мебель, утварь, одежду… пока не осталось лишь красное платье сестры да моя одежда фрейлины. В красном платье я выходила наружу, чтобы люди принимали меня за сестру. А одежду фрейлины оставила ради дорогих воспоминаний и носила ее лишь как ночную сорочку, ведь если бы я неосторожно надела то платье, в котором служила самой Ян-гуйфэй, то мятежники могли бы меня заприметить… И весь этот долгий год ждала я вас в страшных тревогах! Но почему же, ради чего вы убили мою старшую сестрицу?! Зачем вы вернулись сюда? И почему так переменились? И раз уж убили сестру, то прошу, и меня лишите жизни!» — Из глаз ее хлынули слезы.

— Какая верность сестре!

— Куда там… На самом деле она давно обхаживала У Циньсю.

— Но как вы это поняли?!

— А разве ее поведение не подозрительно? Невинная девушка притворяется замужней женщиной и почти целый год живет в разрушенном доме — явно не из любопытства или чувства долга. Тут уж не обошлось без тайных радостей или надежд. К тому же она ходила в красном платье сестры — извращенная психология в чистейшем китайском стиле! Быть может, при Сюань-цзуне она видела несчастных придворных дам, одиноко рыдающих в своих покоях, и это на нее повлияло…

— Но барышня Фэнь этого не осознавала?

— Конечно же нет. Не тот возраст, чтобы владеть развитой способностью к самоанализу. Да и как женщина, она могла выстраивать любые изящные теории, а потом пасть жертвой самолюбования. В человеке чистом и умном бывает трудно разглядеть извращенные черты, но натренированный глаз видит их и в младенце, и в Будде, и в Конфуции, и в Христе…

— Даже так?! Удивительно…

— Но еще удивительнее то, что таится за этим рассказом, я потом объясню. Впрочем, рассказ затянулся, так что опустим некоторые детали. Так вот, под натиском барышни Фэнь У Циньсю открыл всю правду вплоть до мельчайших подробностей. В доказательство он продемонстрировал свиток, на котором была изображена мертвая красавица, похожая на нее как две капли воды. Барышня Фэнь в ужасе и отчаянии его рассмотрела. А когда У Циньсю закончил, она, будучи глубоко тронута истовой верностью и доблестью своего зятя и сестры, проговорила сквозь горькие слезы: «О Небо, Небо! Как ты безжалостно! В одиннадцатую луну, когда вы принялись рисовать мою мертвую сестрицу, Ань Лушань поднял мятеж. Тем и кончилось правление Тяньбао. Теперь первый год эры Чжидэ, эры Ань Лушаня. Сын Неба и госпожа Ян-гуйфэй встретили свой конец на станции Мавэй, и напрасной оказалась ваша верность! Не хотите ли сбежать со мной хоть куда-нибудь?» — так откровенны были ее слова.

— Какая сумасбродная девушка! У Циньсю не убил ее?

— Нет, на этот раз все обошлось. Из объяснений барышни Фэнь У Циньсю понял, что идея, ради которой он пожертвовал всем, что имел, оказалась пуста. Будто Колумб, потерявший Америку, он осел на землю и замер, погрузившись в свои мысли. Если использовать старую терминологию, то можно сказать, что у него возникло «самопомешательство», вызванное резким изменением психического состояния… Завидев это, барышня Фэнь стала проклинать коварство Ань Лушаня, взирая на небо с еще большей печалью. В то же время она приняла решение, чистое и твердое как алмаз, — жить ради служения У Циньсю и молитвы за упокой Сюань-цзуна и Ян-гуйфэй. И признание это было равноценно любовному.