Странствие бездомных - Наталья Баранская

Читая записки отца, внезапно оборвавшиеся, размышляя о молчании вокруг имени Розанова, я спрашиваю себя: знал ли мой отец его достаточно хорошо? Думаю, что Розанова — писателя и мыслителя не знал по простой причине: вряд ли отец мог познакомиться с его трудами. А вот Розанов-публицист мог быть ему знаком — и по статьям Василия Васильевича, и еще больше по реакции на них прогрессивной печати. Первый философский трактат молодого еще Розанова («О понимании») папа оценил, вероятно, лишь по весу книг, которые ему приходилось по поручению В. В. переносить из одних московских книжных лавок в другие (или уносить совсем, так как издание не раскупалось). Это известно по переписке дяди с племянником.

О деде своем, Николае Васильевиче, узнала я опять же благодаря Розанову — он упоминает о брате много раз и в сочинениях, и в письмах к разным людям. Из них дед рисуется как человек твердого характера, строгой требовательности, с развитым чувством долга. Он был консерватором в хорошем смысле слова — способен был смотреть на вещи объективно и оценивать их разумно (живой пример — его отношение ко второму браку Василия Васильевича). В отношении к своим подчиненным и вверенным ему ученикам он проявлял строгую требовательность, но всегда оставался человечным. В общем, был строг, но добр.

Дед был человеком порядка — но не казенного, а жизненно важного, был привержен традициям — но не являлся их рабом, принимал сложившуюся государственность в целом — но мог относиться критически к частностям. Он был человеком дела, деятелем, организатором жизни. С интересом относился к науке и философии, любил читать. Отец большого семейства, он позаботился о том, чтобы все дети получили образование и вошли в самостоятельную жизнь, имея специальность.

Он умер рано, в сорок семь лет, и его не коснулись те огорчения, которые доставили матери старшие сыновья (Николай, окончив университет, сразу же попал в ссылку за участие в социал-демократическом движении, Владимиру окончить университет не пришлось — он был исключен с третьего курса в связи со студенческими беспорядками).

На долю овдовевшей Александры Степановны выпала одинокая старость — сыновья разбежались, и с ней, больной, ослепшей, оставалась только дочь.

Альбом познакомил меня с сестрой и братьями отца в годы их юности, а мое личное знакомство с ними состоялось, когда я была взрослой, а для них началась вторая половина жизни.

Никому из детей Николая Васильевича не досталось легкой судьбы. Да и у кого она могла быть легкой в годы, следующие за «Великим Октябрем»?

Может быть, самым жестоким образом обошлась жизнь с Алексеем Николаевичем (1882–1949). Он был крупным ученым, уже в студенческие годы обнаружил большие способности в области изучения Земли. В 1906 году окончил отделение естественных наук физико-математического факультета Московского университета. Был оставлен в качестве адъюнкта (то есть аспиранта) при профессоре, участвовал в геологических экспедициях. Через два года был приглашен в Общество естествоиспытателей. Его исключительные способности в геологии проявлялись и в практических поисковых работах, и в теоретических трудах. Первыми из них были статьи об условиях образования и происхождении нефти.

В 20-х годах Алексей Николаевич, признанный авторитет в науке, преподает в Горной академии, Нефтяном институте и других высших учебных заведениях, руководит поисковыми экспедициями и сам принимает в них участие. Его труды публикуются (в итоге — более ста научно-теоретических работ), составленные под его руководством карты природных ресурсов (нефти, руды и пр.) представляют большую научную и экономическую ценность.

В начале 30-х годов Алексей Николаевич готовился к научной командировке в Германию, обновлял свои познания в немецком языке. Однако в Германию Алексею Розанову поехать не пришлось: весной 1933 года, как водится, ночью, в квартиру к нему являются гэпэушники с ордером на обыск и арест. Первое требование — отдать валюту, полученную из Германии, за «продажу материалов об открытых месторождениях нефти» (в Поволжье). Это идиотское обвинение не подкреплялось никакими уликами. Но хватало одного доноса. Должно быть, доносчик (он известен, называю только первую букву фамилии — Я) использовал самый факт переговоров, предшествовавших командировке. Приговор — десять лет лагерей на Севере. Сначала — под Новосибирском (на строительстве железной дороги Алексей Николаевич работает как топограф), затем, по его собственной просьбе, перевод на Норильский железорудный комбинат; там его используют уже как геолога. Работает А. Н. не за страх, а за совесть — так же, как работал на воле. Оценив труд Розанова, его расконвоируют и разрешают приехать жене, Ольге Константиновне, и жить вне зоны (она покупает плохонький дом). Конечно, геолог Розанов очень нужен комбинату (с его-то опытом, знаниями!); ему с женой предоставляют жилплощадь — отдельную палатку в самом Норильске, в котором тогда ничего, кроме бараков и палаток, не было. Однако жизнь в непрестанном холоде кончается болезнью Ольги Константиновны — нефритом, и она уезжает в Москву — не лечиться, а умирать (1940 г.). Алексей Николаевич не может даже похоронить жену — он в лагере, один на один со своим горем. К этому времени прошло семь лет, как он в заключении. Свою участь он переносит стойко, держится работой, которую любит. Геология по-прежнему ему интересна, и, если бы не труд, хоть и подневольный, но по его таланту творческий, а по масштабам ответственный (он руководит всеми поисковыми работами, делает значительные открытия, пишет отчеты), он, наверное, не вынес бы этой жизни. Но он выдержал, хоть здоровье и пошатнулось.

На восьмом году заключения случилось чудо. Рассказываю о нем со слов его дочери — Нины Алексеевны Розановой, так что это не легенда, не сказка.

Алексей Николаевич шел по улице Норильска, его обогнала легковая машина и тут же затормозила. Открылась дверца, высунулся военный в форме НКВД: «Алексей Николаевич, вы-то что здесь делаете?» Оказалось, это ученик профессора Розанова, А. П. Завенягин, бывший начальник Норильского комбината, а в то время — замнаркома НКВД.

Объяснять, что он здесь делает, Алексею Николаевичу не пришлось — худой, бородатый, в поношенной телогрейке, кирзовых стоптанных сапогах, он выглядел как полагается выглядеть зэку. Завенягин велел профессору быть завтра на этом же месте ровно в 12. 00, с собой ничего не брать, ни с кем об их встрече не говорить.

Точно в указанное время А. Н. был уже на месте. Тут же подъехал автомобиль, шофер открыл дверцу, Розанов сел в машину и… через день оказался в Москве, в Бутырках. Отдельная камера, постель, сносное питание, визит врача, который прописывает ландышевые капли (барахлит сердце). Дерзкое похищение было оформлено задним числом как перевод в оздоровительный лагпункт под Красноярском (видно, подходил уже дядя Алеша к контингенту «доходяг»). В лагпункт Розанов просил его не отправлять и был переведен геологом-консультантом в Ухту, где был комбинат НКВД, аналогичный Норильскому.