В пустыне волн и небес - Фрэнсис Чичестер

Он подробно обсудил мое дыхание, потыкал мне в шею пальцем, потом взял мою руку и хотел что-то показать на ногтях, но опустил руку. Я вышел из больницы с чувством унижения, какой-то брезгливости и глубокой подавленности. Но я не знал тогда, что карцинома — это рак. Я думал, просто опухоль или что-нибудь подобное.

Вернувшись домой, я застал у нас Тома Киллефера. Он приехал из Америки со своей молодой женой Изабель. Я очень любил Тома, его все любили. Он был лейтенантом морской авиации Соединенных Штатов и проходил курс обучения в Центральной летной школе, когда я служил там штурманским офицером. Я постарался как можно лучше принять Тома и Изабель, повел их обедать в Уилтонс, но чувствовал себя отвратительно. За обедом меня мучили приступы кашля, и, вообще, вечер, надо полагать, не очень удался.

Через несколько дней мне опять пришлось приехать в больницу — на бронхоскопию. По глупости я отказался от общего наркоза — не забыл еще неприятности от хлороформа, когда в детстве мне резали палец после укуса змеи. Хирург запустил мне в горло перископ с подсветкой и исследовал мои легкие. Процедура несложная, но страшно неприятная. К тому же и сделали ее не слишком аккуратно — сломали мне зуб. Все это было отвратительно. Я чувствовал, что все глубже и глубже погружаюсь в состояние физической и моральной деградации.

Меня оставили в больнице на ночь, а утром я поймал хирурга, который делал мне бронхоскопию, и припер его к стене. Сначала он отказывался сообщить мне результат. Но он был австралийцем, а я знаю, как с ними разговаривать. В конце концов он признался: рак.

— Но ведь это неточно, правда?

— Мы постоянно проводим эти исследования, и вряд ли тут может быть ошибка.

— Я не верю, откуда вы знаете?

— Во-первых, я видел. Во-вторых, взял пробу из вашего легкого и отправил ее в лабораторию на исследование.

— Что можно сделать?

— Думаю, для операции уже слишком поздно. Я понял это так, что поражены оба легких.

— Ваша единственная возможная надежда, — заключил хирург, немедленно удалить легкое.

Я вышел из больницы. Было замечательное апрельское утро. Солнце светило мне прямо в лицо. Весело щебетали птицы. Деревья уже покрылись зеленоватой дымкой. Я впервые остро почувствовал, какая это прекрасная и бесценная штука — жизнь и как бесконечно и невыразимо жаль терять ее. Но жизнь, казалось, уже почти ушла из моего тела, оно было какое-то пустое, осталась будто одна вода. Я ощущал себя словно в кошмаре, в бездонной пропасти одиночества. Я читал о подобном состоянии. Но то было с другими людьми, я никогда не мог вообразить, что это случится со мной. Медленно брел куда-то. Сколько мне еще тлеть на виду у этой восхитительной юной весны?

Подходя к дому, я решил, что надо собраться, что сдаваться нельзя. Но, рассказывая все Шейле, я не мог придать себе хоть немного бодрости. И только тут я понял, что она все уже давно знает, что сто раз обсуждала мою болезнь и с нашим семейным доктором, и с другими врачами.

— Что ты собираешься делать? — спросила она.

Я ответил, что сделал то, что они советовали, — записался на операцию через неделю.

— Как ты можешь быть таким слабым? Как ты можешь с ними соглашаться? Совсем не то надо делать.

Шейла думала, что болезнь уже так меня подкосила, что я не способен ни на какие решительные действия.

— Черт возьми, — пытался я возразить, — сначала этот радиолог говорит, что он постоянно изучает снимки и что ошибиться тут вряд ли можно. Потом хирург подтверждает, что не только видел у меня рак, но и пощупал его, взял кусочек. И главный хирург сказал, что это рак. Что еще я могу сделать, как не согласиться на операцию?

— Операцию делать нельзя, — ответила жена. — Твое легкое в таком состоянии, что ты умрешь, если они будут тебя резать.

Прежде всего Шейла хотела, чтобы я прошел совершенно независимое обследование у одного легочного специалиста, имевшего очень высокую репутацию. Он сказал, что никогда не видел более запущенного случая, и подтвердил диагноз. Теперь у меня были заключения от пяти различных специалистов, и их мнения совпадали. Спустя неделю, как мы и договорились, я отправился в больницу. Перед этим я зашел в Королевский океанский гоночный клуб выпить на прощание. Я разговаривал у бара со знакомыми яхтсменами и чувствовал себя бесконечно одиноким. Мысли о том, что я покидаю своих товарищей, добавляли мне, вероятно, страха и страданий, лишали последних сил. Мы уже были в разных мирах. Я не сказал им, куда иду: незачем портить людям настроение.

Глава двадцать шестая

ИЗБАВЛЕНИЕ

Мальчиком я часто слышал, как мой отец, молясь по воскресеньям, говорил: «От смерти внезапной, Господи, избави нас». Почему же, недоумевал я, ведь внезапная смерть — хорошая штука. Лучше так, чем как-то иначе. Теперь смысл молитвы стал мне понятен, только произнес бы ее несколько иначе: «От смерти, пока не готовы мы к ней, Господи, избави нас».

Покидая клуб, я задержался в холле у доски объявлений. Мне бросилось в глаза предложение организовать гонку одиночек через Атлантику. Стояла подпись: X. Дж. Хаслер. Я подумал: «Потрясающая была бы гонка» — и вышел. Для меня теперь оставалась, по-видимому, всего одна, и последняя, гонка — с Хароном через Стикс.

Я смирился с судьбой. Я, но не моя жена. Шейлу охватило страстное желание борьбы, и она стала действовать. Прежде всего она хотела поговорить с главным хирургом.

— Я не принимаю родственников своих пациентов, — ответил он.

— А я хочу с вами поговорить. Я заплачу вам как пациент.

— Согласен.

Полагаю, моя жена заинтересовала хирурга своей настойчивостью. Она ждала его, сидя в мрачном коридоре. Он проходил мимо, оглянулся и подошел к ней.

— Я не верю, что операция в его случае — это правильное решение, заявила Шейла.

— Извините, вы зря теряете время.

— Да, конечно, я понимаю, вы очень заняты.

— Я имею в виду пациента.

— Я хочу услышать мнение другого врача.

— Откладывая операцию, вы лишаетесь последнего шанса.

— Но ведь он так плох. Операция — это шок, он не выдержит ее.

— Многие живут с одним легким.

— Его легкие в таком состоянии, что он непременно умрет, если вы станете их трогать. Я не согласна на операцию.

Хирург сказал Шейле, что осмотрит меня еще раз. Думаю, что он, как и я, никогда прежде не встречал женщин, подобных моей жене, — способных взять на себя тяжелую ответственность и отказаться от операции вопреки непререкаемому мнению медицинских авторитетов.

Сам же я воспринимал все происходящее словно сквозь мрачный Туман и находясь в каком-то полуживом состоянии. Больничная обстановка, кошмарные ночи, когда часами лежишь без сна и периодически задыхаешься, ловя воздух ртом. Свет зажечь нельзя: я в палате не один. Больные меняются: приходят, им делают операцию, удаляют легкое, они держатся молодцом, уходят. Каждый день во время обхода хирург ощупывал мою шею, будто решал, пора ли идти под нож. Заключение врачей не менялось.