Последний выстрел. Встречи в Буране - Алексей Горбачев

«Не от счастья ли своего уезжаю?» — подумал он и вдруг услышал, как вагонные колеса выстукивают скороговоркой в ответ:

— От счастья, от счастья, от счастья...

Михаил Петрович сдавил виски ладонями, как будто не хотел слышать эту колесную скороговорку, он чувствовал, как подкатывает к горлу тугой, горький комок, затрудняя дыхание.

В купе вбежала Тамара. Она была в узких черных брючках, голубой шерстяной кофточке — стройная, красивая, всем своим видом как бы говорившая: ты посмотри, посмотри, кандидат, какое сокровище просится к тебе в руки, а ты думаешь о какой-то докторше...

— Я готова, можем идти в ресторан!

Михаил Петрович ничего не ответил. Он по-прежнему сидел у окна, подперев кулаком подбородок, точно окаменелый. Тамара подсела к нему.

— На твоем лице печать мировой скорби... Стоит ли скорбеть, если впереди столько радости, — говорила она, улыбаясь.

Михаил Петрович опять ничего не ответил ей. Он, кажется, не расслышал этих слов, думая о своем и в мыслях, повторяя каждую строчку только что прочитанного письма. За годы совместной работы Вера Матвеевна хорошо изучила доктора Воронова. На операциях, бывало, по выражению одних только глаз она понимала его. Вот и сейчас она внимательно посмотрела на доктора и вдруг, решительно рванув дверь купе, крикнула:

— Проводница!

— Слушаю вас, — невозмутимо сказала пришедшая на зов девушка.

— Следующая станция скоро?

— Через сорок минут. Но вам же далеко ехать...

Вера Матвеевна сердито отмахнулась:

— Без вас люди знают, куда и зачем ехать... Через сорок минут, говорите?

— Теперь уж через тридцать девять будет большая станция, — чуть насмешливо подтвердила проводница.

— Большая это еще лучше... Вот что, милая, возвратите-ка нам один билет, — попросила Вера Матвеевна.

— Билет? Зачем? — удивилась проводница.

Вера Матвеевна подумала немного, закивала головой.

— И то правда, зачем теперь билет, — согласилась она и, кивнув на Михаила Петровича, со вздохом сообщила проводнице: — Этот пассажир сходит на следующей станции... За один комплект белья рублик верните.

Ошеломленная этими словами, Тамара испуганно посматривала то на доктора, то на Веру Матвеевну, не зная, что думать, потом с вымученной улыбкой сказала проводнице:

— Не обращайте внимания, тетя разыгрывает вас, тетя любит пошутить. Нам всем далеко ехать...

Даже не взглянув на нее, Вера Матвеевна достала докторский чемодан и поставила его к двери. Тамара взорвалась:

— Что вы командуете? Что вы командуете?! — крикнула она в лицо Вере Матвеевне, потом бросилась к доктору, обняла его за плечи. — Что это значит, Миша? Что это значит? — с тревогой и дрожью в голосе спросила она.

Он молчал по-прежнему, будто не слыша вопроса. Он, казалось, не видел, как Вера Матвеевна поставила его чемодан у раскрытых дверей. Нет, это Михаил Петрович видел, хорошо видел...

— Что это значит, Миша? — не унималась Тамара. — Ну скажи мне, скажи, что это шутка... Что ты молчишь?

Вместо него ответила Вера Матвеевна.

— Я вам русским языком сказала: Михаил Петрович выходит на следующей станции!

— Нет, нет! — протестующе вскрикнула Тамара. Она тормошила доктора за плечо, в отчаянии твердя: — Это неправда. Это неправда. Ты не сделаешь этого, Миша. Нам же далеко ехать!

Михаил Петрович и на этот раз ничего не ответил ей. В купе заглянуло яркое, умытое дождем солнце, колеса еще настойчивей выстукивали свою скороговорку:

— Едешь, едешь... от счастья, от счастья...

Он тряхнул головой, выглянул в окно и вдруг увидел на мокром, точно покрытом лаком шоссе, что тянулось вдоль железной дороги, «москвича», похожего на больничного. Из окна машины антеннами торчали удочки. Веселые рыбаки не отставали от поезда и даже хотели обогнать его. Они смеялись, помахивая пассажирам руками.

Этот шустрый «москвич» напомнил Михаилу Петровичу многое. Перед глазами неотступно стояла Лидия Николаевна. Он знал, что скоро, очень скоро она оседлает отремонтированного «москвича» и помчится по бурановским дорогам — бедовая, насмешливая, упрямая. А может быть, она стала другой? Может быть, она стала очень серьезной?

Он был бы рад видеть ее любой. Был бы рад... А что мешает? Что?

Что мешает? — в мыслях переспросил Михаил Петрович. — А то мешает, что закончился твой неожиданно удлиненный отпуск, и теперь уж далеко-далеко позади остался Буран...

Над Бураном, наверное, хлещет и хлещет спорый дождь, и довольный бурановский председатель выглядывает в окно кабинета — давай, дождь, лей, ты нам нужен!

Михаилу Петровичу вспомнилось, как прощались они с братом.

— Не обижай, Ваня, Лидию Николаевну, помоги ей, — попросил он.

— Чего обижать? Чего помогать? Уедет — и точка.

— Не уедет, навсегда остается у вас. Виктор Тимофеевич обещал о новой больнице подумать.

— Ишь ты, обещал, — усмехнулся председатель. — Больно много обещает... О больнице пусть думают те, кому положено, а у меня своих думок хватает...

Вера Матвеевна забеспокоилась.

— Станция близко. Собирайтесь, Михаил Петрович, — твердо сказала она, и на глазах у нее блеснули слезы. — Вы недалеко отъехали от Бурана.

Михаил Петрович встал, молча отстранил Тамару, взглянул на Веру Матвеевну.

Операционная сестра ободряюще улыбнулась.

— Идите, — подтолкнула она.

— Миша! Миша! — крикнула Тамара.

— Идите, — повторила Вера Матвеевна.

Михаил Петрович не привык возражать своей операционной сестре, все равно это бесполезно. Он знал только одно: ее совет — добрый совет...