Повести и рассказы - Андрей Сергеевич Некрасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И мы уже думали, что совсем не увидим их на этот раз. Но однажды наш теплоход пристал к низкому берегу — взять рыбы у рыбаков. И вдруг видим: стоят у воды шесть оленей. Маленькие, не больше ослика ростом. Два безрогие, а у четырех на голове рога вроде сучьев, поросших мохом. Шерсть на оленях висела клочьями; у того бок голый, у того спина. Ножки тоненькие, а глаза огромные, как сливы. Олени стояли рядком, грустно смотрели на наш теплоход и тихонько качали головами.
— Ой, противные какие! — сказал кто-то, и все дружно согласились: некрасивые звери.
И мне тоже в тот раз они совсем не понравились. То ли дело — собаки: ловкие, красивые, веселые. Носятся по берегу, играют, резвятся…
И вдруг вспомнилась мне одна история, в которой участником был я сам…
Это тоже на Севере было, только зимой. Полетели мы с другом по делу на маленьком самолете. Полетели и заблудились в тумане. Час целый плутали, весь бензин сожгли и сели прямо на снег.
Сидим мерзнем. Хорошего ждать не приходится: есть нечего, костер бы развести. А из чего? Кругом снег один, ни деревца, ни кустика.
Вдруг смотрим: едет кто-то. В бинокль поглядели — пара оленей. А за ними узкие сани, а на санях человек с длинной палкой. Подъехал. Шуба на нем из оленьих шкур, и сапоги из оленьих шкур, и рукавицы такие же. На санках мешок из оленьей шкуры. Он достал из мешка оленьего мяса, накормил нас, посадил на санки и повез к себе домой.
А дом у него вроде большой круглой палатки и тоже из шкур. И постели в доме из шкур, и ковры на полу — тоже шкуры. И прямо на шкурах стоят глиняные плошки, и в них, как свечки, теплятся огоньки. Это жир олений горит в плошках, оттого и тепло.
Улеглись мы, закрылись шкурами, заснули. Проснулись, глядим — еще трое пришли, тоже все в шкурах. Это оленьи пастухи оказались. Они тут жили среди снегов, а кругом паслось их стадо — оленей триста, а может, и больше. Их зимой и кормить не нужно: они сами разрывают снег копытами и достают себе пищу. А если волки нападут — становятся в круг и рогами защищаются от волков.
Нас опять угостили горячим мясом, а потом мы рассказали о своей беде.
— Ничего, — сказали пастухи, — небольшая беда. Олешки выручат.
Потом один оделся потеплее — на оленью шубу надел еще шубу, — запряг в сани шестерку самых резвых оленей и укатил по снегу. А на другой день приехал и привез нам бензин.
Мы опять сели на сани и поехали к самолету. А провожать нас со всей тундры съехались оленьи пастухи. Мы все вместе взялись, сгребли снег с крыльев, залили бензин, завели мотор и полетели.
А олешки смотрели нам вслед умными глазами и тихонько качали головами, будто прощались.
Вот так нас олешки выручили. Это давно было, но и сейчас в тундре многих они выручают: и одежду дают человеку, и дом, и пищу, и тепло, и возят по снегу.
Вспомнил я этот случай, рассказал друзьям, и тут многие заспешили в буфет за хлебом и побежали кормить оленей.
Они не испугались людей. Как стояли, так и остались стоять. Жевали вкусный хлеб, моргали большими глазами и качали тихонько головами, будто благодарили за угощение.
А я смотрел и думал: «Вот сейчас некрасивые они, ленивые от жары… А к зиме отдохнут от назойливых оводов, обрастут новой шерстью, опять красавцами станут. А кому доведется — так пронесут по снежной целине, что дух захватит…»
Маки
Диксон встретил нас ветром и льдом. Тут в заливе лед сбился так плотно, что наш теплоход не мог как следует подойти. Его придавило боком к углу причала, и капитан боялся, как бы не проломило борт.
Мы с товарищем успели вскарабкаться на деревянную стенку. За нами еще хотели лезть пассажиры, но тут подбежали матросы и больше никого не пустили. Теплоход отработал машинами и отвалил. А мы так и остались на берегу.
Остались и пожалели. Было очень рано, часов пять утра, и порт еще спал. Спали огромные краны, вздрагивая во сне от холодного ветра. У причала, весь белый от инея, посапывая парком, спал большой пароход. Укутавшись теплым капотом, спал у ворот грузовик-самосвал.
В заливе над ледяной кашей клочьями поднимался пар, ветер подхватывал его и уносил куда-то… Холод был страшный. Может, зимой нам и не так холодно показалось бы. Но до зимы еще далеко было. А мы прямо из жаркого лета приехали сюда. Еще вчера слушали по радио, что в Красноярске тридцать градусов тепла. А тут уши щиплет и лужицы на причале все замерзли. Да еще ветер этот — только что с ног не валит.
И людей, как назло, никого.
Мы постояли, померзли и пошли в поселок. Не пропадать же тут. А в поселке авось кто-нибудь приютит, обогреет. Идем, смотрим по сторонам. Ну и места! Прямо в море срываются ржавые скалы. И в поселке тоже: куда ни глянешь — словно нарочно набросаны бурые глыбы. И дороги пробиты в скалах, и домики приютились на каменных косогорах. А тротуары, точно бесконечные мостики, бегут вдоль улиц, и кажется: перебирают, как сороконожки, сотнями высоких деревянных ног.
А главное — ветер. Налетит, ударит, да так, что скалы дрожат под его ударами. И люди точно вымерли все.
И вдруг видим: навстречу нам девочка лет восьми. В теплом красном платочке, в новых валенках, в нарядной зеленой шубке. Увидела нас, побежала бегом, встала — краснощекая, голубоглазая, белозубая. Стоит, а руки держит за спиной.
Наконец она отдышалась.
— Дяденьки, — спрашивает, — вы с теплохода, со «Чкалова»?
— С «Чкалова», — говорим.
— Ну, вот тогда вам… — говорит эта девочка и сразу выкинула руки из-за спины, и
