Повести и рассказы - Андрей Сергеевич Некрасов

Такому баркасу по прямой идти тут часов девяносто. Но Николай выбирал путь подальше от морских дорог. Где полюднее — шел ночью, под парусами, и смотрел, конечно, в оба: чуть дымок — сразу в сторону, подальше от греха, и только на шестые сутки, как стемнело, вышли к Мангышлаку.

Ночь выдалась безлунная, бурная. Это было им на руку. Приглушили мотор, встали под паруса и взяли курс прямо к рейду.

Вот где было самое опасное место. От берега до берега, через все море днем и ночью ходили тут английские корабли, и рассчитывать, что удастся проскочить незаметно, не приходилось, конечно.

Но пока что Николаю везло, и «Тритон», ни с кем не встречаясь, миля за милей приближался к нашим берегам, и с каждой милей ребята крепче верили, что все сойдет хорошо.

Вдруг прямо по курсу взвилась над морем зеленая ракета, и сразу в трех местах, отсвечивая на гребнях волн, зашевелились лучи прожекторов. Не спеша, шаг за шагом, как на ученье, англичане просматривали море, и казалось, вот-вот нашарят, возьмут вперекрест, и тогда, конечно, несдобровать бы «Тритону».

Но Николай и об этом подумал еще на берегу.

Он спокойно, без паники, приказал поднять из трюма две бочки бензина и погрузить на шлюпку. Ее от самого Святого так и вели под кормой, только нос подтянули повыше, чтобы не захлестнуло волной. А тут, конечно, буксир потравили, и шлюпка встала на ровный киль.

Николай для этого случая еще в Баку припас моток бикфордова шнура. Он достал его из каюты и, пока грузили бочки, отмерил кусок минут на пятнадцать горения. Потом, когда люди все поднялись на борт, сам прыгнул в шлюпку, открыл горловины на бочках, сунул в одну конец шнура, другой конец обмотал вокруг гребной банки и запалил. А сам не спеша поднялся на палубу, ножом отхватил буксир и встал к рулю.

Шлюпка закачалась за кормой и сразу пропала в темноте. «Тритон», распустив паруса бабочкой, пошел на прорыв… А прожекторы все шарили по воде. Раза два совсем близко вспыхивали в их лучах пенные гребни волн, и, будь на «Тритоне» белые паруса, не уйти бы ему от глаз английских сигнальщиков. Знаете, как от гребней отсвечивает. А белый парус — и говорить нечего: так бы и нарисовало в отсветах, как на картинке. А черные — другое дело. Черные не заметили, пронесло. И теперь секунды решали дело.

На баркасе все столпились на корме и смотрели назад, в темноту. И, наверное, долгими показались им эти пятнадцать минут. Но как ни долго тянулось время, а все-таки прошло. Вспыхнул за кормой робкий огонек, стал разрастаться вширь, в вышину, а еще минут десять прошло, и уже на полмили кругом, освещая бурное море, заполыхал роскошный факел.

И сейчас же с трех сторон кинулись к нему лучи прожекторов, скрестились, осветили черные клубы дыма и стали медленно сокращаться, точно пламя втягивало их в себя. Три корабля спешили разгадать ночную загадку, которую загадал Николай. А он тем временем под всеми парусами шел прямой дорогой вперед, к заветной цели.

Я в ту ночь был в дозоре, на катере. Мы тоже видели далекое зарево и поспорили еще: чему бы там гореть? Поспорили, да так и не решили.

А под утро, в самую собачью вахту, — тут, знаете, спать смертельно хочется, глаза слипаются, и лезет в голову всякая чертовщина — вижу, идет с моря этакое чудище с черными парусами.

Думал, померещилось. Нет.

Ну, дал для острастки очередь из пулемета. Они обронили паруса, закачались на волне. Я подхожу, гляжу и глазам не верю — Колька Бичевин!

Расцеловались, конечно, поделились новостями. Дал я им пропуск, и разошлись. Они прямо в Кутум — являться к Сергею Мироновичу Кирову. Он как раз над пристанью жил, где теперь Дом пионеров, и штаб его там же помещался. А я для продолжения службы — в дозор.

Ну конечно, к месту пришелся нам этот бакинский подарок. И ребята к месту пришлись. На другой день надели они бескозырки со звездами, взяли в руки винтовки и пошли воевать. Бензин заприходовали — он в то время был для нас дороже хлеба. А баркас тут и стал кораблем: подняли на нем красный советский флаг и вымпел подняли. На баке поставили пушку, зачислили в дивизион и через всю корму написали: «Комсомолец».

В то время слово это было тут еще в новинку. Но уже тогда знали мы о геройских делах молодых коммунистов, вот таких же, как наш Коля Бичевин.

А сам Николай с месяц еще плавал командиром на «Комсомольце», а потом получил повышение — комиссаром на эсминец. На нем и погиб. В разведке нарвались на англичан, приняли бой, и снарядом снесло ему голову. А жаль, большой бы вырос человек…

Петр Петрович глянул на часы и на полуслове оборвал рассказ. Вахта подходила к концу, а он еще не успел сделать запись в журнале.

Я не стал мешать и спустился в каюту. Но какое-то беспокойство снова выгнало меня на палубу, и, глядя на синие волны, на тающие в небе облака, на больших белых птиц, сотнями круживших над морем, я все думал об этой истории.

И тогда же решил я узнать: что же дальше случилось с этим маленьким славным суденышком?

Форс-мажор

Все утро Петр Петрович спал в своей каюте. Другие, к кому бы я ни обращался, только руками разводили.

— Вон вы чего захотели. Да тут их тысячи, этих баркасов, — говорили мне. — Все-то разве упомнишь?

А пароход тем временем шел миля за милей, упрямо перемалывая винтом мутную воду, и к тому времени, когда старший помощник снова заступил на вахту, мы уже миновали двенадцатифутовый рейд. Выбирая дорогу между буйками и вехами, «Терек» шел по рыбному Каспию, узким судоходным каналом приближаясь к Бахтемиру.

Кругом, сколько хватает глаз, маячили в море цветные флажки плавных сетей, торчали из воды голые частоколы ставных неводов. Повсюду, куда ни посмотришь, шли баркасы и сейнеры, прорези, полные рыбой, реюшки с огненно-оранжевыми дублеными парусами, моторные катера и буксирные пароходы. У каждого было здесь свое дело, своя дорога, своя судьба. И, наверное, были тут корабли, о славных делах которых можно было больше услышать и больше рассказать, но меня из всех этих судеб в тот раз волновала одна — судьба корабля, о котором услышал