Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

— Господин Рейнольдс, вы выглядите не очень бодрым. В чем дело?

— Вы не слышали о депешах из Нью-Йорка?

— Слышал, конечно. Но это не должно вас сильно задеть!

— К сожалению, это задело меня весьма серьезно, поскольку у меня большие обязательства на Уолл-стрит.

Через несколько минут пришел с сияющим лицом господин Тэйлор, помахивая телеграммой из Нью-Йорка:

— Вы видели телеграммы из Нью-Йорка, господин Шахт?

— Конечно. Как это отразилось на вас?

— Никак не отразилось. Когда я отправился из Нью-Йорка в Европу с поездкой на несколько недель, то, как дальновидный человек, продал все свои ценные бумаги.

Лицо Джексона вытягивалось все больше и больше, улыбка Тэйлора становилась все шире и шире.

Рейнольдс и Тэйлор были большими друзьями как коллеги, но Тэйлор отличался ббльшим оптимизмом, чем Рейнольдс, хотя последний тоже не был лишен истинно американского юмора.

Нью-Йорк склонен считать себя очень серьезным, а Рейнольдс был типичным представителем Нью-Йорка. С другой стороны, Тэйлор был типичным уроженцем Среднего Запада, неизменно добродушным и доброжелательным по отношению к окружающему миру. В то время, когда в Соединенных Штатах господствовал сухой закон, родной город Тэйлора Чикаго изобиловал торговцами спиртным.

Сам Тэйлор предпочитал бутылку хорошего немецкого вина или кружку мюнхенского пива яблочному соку. Случилось так, что день его рождения выпал на день проведения одного из заседаний конференции. Поэтому я купил большую бутылку лучшего кирша «Черный лес», привязал к горлышку букет роз и презентовал ему подарок с карточкой, на которой написал следующие стихи, подражая песне «Янки-дудл»:

Мальчик-янки высок и строенИ не слишком пьян, сэр.Но сухой закон, в конце концов,Не то, к чему он склонен, сэр.Янки-дудл бережет твой разум,Янки-дудл, денди.Не думай, что справедлив запретНа вишневку «Черный лес».

Подарок привел Тэйлора в восторг.

— Клянусь, доктор Шахт, я провезу эту бутылку через таможню без всякого труда, — заявил он. — Мои друзья в Чикаго тоже ее отведают.

Он сдержал свое слово. Через год я приехал в Чикаго с лекционной программой. Тэйлор взял меня с собой на одну вечеринку, где рассказал о случае в Баден-Бадене в присущей ему манере.

Как только конференция завершилась, Джексон Рейнольдс как председатель занял любопытную позицию. Он объявил, что должен разослать отчеты о конференции главам центральных банков участвовавших стран, прежде чем сообщить о ней прессе. Это означало бы, что отчеты следовало отправить почтой в Нью-Йорк, Токио и так далее и что журналисты только после этого смогли бы узнать о результатах. Такая позиция вызвала бурю протестов среди журналистов, но Рейнольдс отказался уступить.

Как-то раз меня посетил Луи Локнер, которого я хорошо знал как представителя агентства Associated Press в Берлине.

— Доктор Шахт, мы дни и недели напролет ожидали здесь итогов конференции. Не может быть и речи, чтобы нас отослали домой без информирования о них. Конференция всех интересует, а нам грозит перспектива уехать с пустыми руками. Так нельзя. Пожалуйста, помогите нам раздобыть отчет.

Перед ответом я несколько минут подумал над вопросом.

— Я не в том положении, чтобы выдвигать какие-либо возражения совершенно правильной позиции председателя. Однако все равно сделаю все возможное, чтобы помочь вам.

После этого я пошел к Рейнольдсу:

— Господин Рейнольдс, я хорошо понимаю, что, как председатель, вы должны прежде всего отправить отчет главам различных центральных банков. Естественно, вы не будете возражать против передачи его прессе. Как председатель Имперского банка, прошу вас, если вам будет угодно, передать мне отчет официально. Не скрою, однако, что собираюсь сразу же передать его прессе.

Рейнольдс улыбнулся и сказал:

— Конечно, я не могу отказать вам в просьбе, доктор Шахт. Вы вправе получить отчет. Если вы со своей стороны возьмете на себя ответственность передать его прессе, то это ваше дело, которое меня не касается. Я официально передам вам отчет.

Мы расстались с дружескими улыбками, а господин Локнер получил свой экземпляр отчета.

Через некоторое время на банкете для журналистов господин Локнер упомянул этот случай в своей речи, чтобы отдать должное моему пониманию профессии журналиста. Сам же я вспомнил о нем только тогда, когда жена рассказала мне один эпизод. В 1945 году она месяцами была в неведении о моем местопребывании, а я находился у американцев под арестом. Супруга обратилась среди прочих к господину Локнеру в Берлине, чтобы узнать у него, где я нахожусь. Господин Локнер послал своего секретаря в приемную, где она ожидала, с извещением, что как жену «военного преступника» он не может ее принять.

Глава 33

Я ухожу в отставку из Имперского банка

С 1926 года, когда я вышел из демократической партии, левая печать заняла в отношении меня враждебную позицию. И не потому, что в противовес определенной секции партии я твердо отстаивал неприкосновенность частной собственности. В либеральных кругах меня считали персоной нон грата из-за таких событий, как «черная пятница», которые показали, что я не склонен способствовать процветанию необузданной спекуляции валютой. Кроме того, заявленная мной позиция с немецкой и общественной точки зрения в вопросе о репарациях привела в нервозное состояние политиков-конъюнктурщиков. Наконец, мои настойчивые предостережения относительно трат на роскошь бюджетных денег, особенно муниципальными властями, не прибавляли мне друзей.

Враждебность таких политиков достигла кульминации, когда мне пришлось выступить против трактовки правительством Германии плана Янга.

Как и план Дауэса, принятый шесть лет назад, план Янга содержал статью о том, что план следует принимать или отвергать целиком. Так что, если бы после подписания экспертами плана какие-нибудь страны начали вносить в него изменения по своему усмотрению, для Германии не было бы ничего проще, как отказаться иметь дело с подобными процедурами.

Вместо этого правительство Германии начало переговоры с правительствами Польши и некоторых других государств по вопросам внесения важных изменений в план Янга. Только благодаря правительственным чиновникам, сохранявшим со мной дружбу, я постепенно узнал о ведении этих переговоров по возвращении из Баден-Бадена в начале ноября 1929 года. Лишь несколько недель назад я поддержал правительство, когда вместе с такими деятелями, как Северинг, подписал заявление против популистских требований. Теперь же мне пришлось столкнуться с тем, что германское правительство не только отвергло план Янга, под которым стояла и моя подпись, но даже не сообщило мне о своих намерениях. По этой причине я составил меморандум по поводу неминуемой деградации плана Янга, который передал 6 декабря правительству и в тот же день опубликовал в прессе. Это было как гром среди ясного неба.