Всадники - Жозеф Кессель

Неожиданно Джехол поднял голову, фыркнул, несмотря на усталость, перешел почти в галоп и, отбросив Серех и Мокки в сторону, помчался вперед.

Наконец и Урос тоже почувствовал этот пленительный, несравненный аромат, что доносил до них ветер: горьковатый аромат степной полыни.

От счастья и боли у него стеснилось сердце… скалистые стены раздвинулись, он быстро оставил их позади, и перед ним явилась зеленая равнина, уходящая в своей бесконечности далеко за горизонт.

Урос выехал из тени Гиндукуша. Перед ним была степь — та самая степь, где человек каждый день может видеть, как медленно поднимается и опускается за горизонт солнце.

Мокки выскочил из темноты скал и начал бегать по степи кругами, пока совсем не выбился из сил. Остановившись, он начал тереть кулаками глаза, не замечая, что плачет, и удивляясь, что случилось у него со зрением.

— Степь, — прошептал он не веря, и повернувшись назад, в сторону огромных массивов Гиндукуша, засмеялся счастливо, как ребенок.

— Ты чего это разбегался, как умалишенный? — наконец догнала его Серех. — И чему это ты так рад?

Мокки, казалось, не слышал ее. Он все дрожал и, положив руку ей на плечо, повторял:

— Степь… понимаешь… это степь… степь!

— Да! — выйдя из себя заорала Серех. — Да, это степь, будь она проклята! Степь, без денег, без лошади, с одним убогим мулом! Степь!

— Это правда, — ответил Мокки и помрачнел.

Вся его радость улетучилась без следа. Он начал искать глазами Уроса и тут же заметил его почти рядом, неподвижно сидящим в седле и смотрящим в сторону заходящего солнца. Казалось, он молится. Конь был беспокоен, перебирал ногами, его волновали странные крики, приближающиеся с севера.

— Что это? — по привычке Серех дернула Мокки за рукав.

— Пастухи гонят табун лошадей обратно в загон. Мы их не видим, уже темно, — голос Мокки не имел ничего общего с тем восторженным шепотом, каким он говорил несколько минут назад. Как и кочевница, он с горечью размышлял о том, что убить Уроса поблизости от пастухов, будет почти невозможно.

Мокки и Серех решились подойти к всаднику поближе, но как только они попытались это сделать, Джехол сорвался с места и поскакал вперед.

Урос вновь засунул банкноты под рубаху и при этом почему-то почувствовал гложущую сердце пустоту. И только один Джехол, из всех них, был безмерно счастлив, и ничем не омрачалась его душа радуясь вновь обретенной, родной ему земле.

По ту сторону гор

Стойбище пастухов представляло собой квадратный, большой загон, огороженный колючей проволокой — табуны коней и пастушьи собаки вместе проводили там ночь. Рядом, за врытые в землю деревянные жерди, были привязаны лошади и старый, одинокий верблюд.

Двух простых палаток мужчинам хватало. В большой спали пятеро молодых пастухов, а самый старший пастух и его маленький сын — в меньшей. Постелью им служила земля, а седла они подкладывали под голову вместо подушек.

Коней только что пригнали обратно в загон. Между палатками пылало высокое пламя костра. Вокруг него сидели пастухи, в ожидании еды и чая, что должен был принести бача. Урос на Джехоле остановился в нескольких метрах от них.

Собаки, почуяв чужого, залились злобным лаем, но ни один из пастухов не оглянулся и не посмотрел в его сторону.

«Настоящие люди, — подумал Урос. — Знают, как держать на привязи свое любопытство.»

И он, и эти бедные пастухи были братьями, породненными степью: они носили похожие чапаны, повязывали тюрбан на один манер, и когда Урос заговорил с ними, он сделал это на их общем языке, который с другой стороны гор, никто не понимал.

— Мир вам, — сказал он по-туркменски.

И пастухи ответили хором:

— Добро пожаловать, всадник и его конь.

Джехол сделал пару шагов и вошел в круг света. Только теперь пастухи обернулись, чтобы разглядеть незнакомца. Когда Урос всмотрелся в их родные лица, то неожиданно оробел, и ему захотелось опять вернуться назад, под защиту темноты. Здесь он больше не был просто странником, здесь начиналась земля бузкаши и знаменитых чавандозов. Это была его провинция, Маймана. Без сомнения эти пастухи когда-то видели его играющим и выигрывающим; хотя бы один из них тут же узнает его… Словно принца чествовали его люди, тут же уведомляли о его победах Турсена… а теперь на коне сидит калека, вернувшийся домой после бесславного поражения.

Урос инстинктивно склонился над гривой Джехола, и закрыл лицо рукой, пытаясь хоть как-нибудь спрятать свое лицо еще на несколько мгновений. Но тут ему стало ясно, как сильно он оброс. Он провел ладонью по щеке, и в первый раз, со времени отъезда из Кабула, он подумал о том, как он сейчас выглядит: заросший, бледный, с запавшими щеками и припухшими веками… Оборванный чапан и раздробленные кости под ним.

И он выпрямился снова. Кто узнает в этом убогом, забрызганном грязью всаднике, надменного Уроса, сына великого Турсена? Никто.

Один из пастухов поднялся от огня — самый старший. Он был высок, строен, с густыми седыми волосами и не менее густой белой бородой. Только брови были странно черны над его узкими глазами, смотрящими на Уроса живо и проницательно.

— Присаживайся к огню, — сказал он.

Но увидев повязку на ноге Уроса, пастух взял Джехола под уздцы, подвел его к меньшей из обеих палаток, — к своей — подхватил Уроса, и сняв с седла опустил его на землю.

— Мой саис следует за мной… и еще служанка. Я не хочу их видеть, — тихо сказал ему Урос. — Они… верно, очень устали…

— Будь спокоен. О них позаботятся так же, как и о твоей лошади, — ответил глава пастухов. — Мой младший сын Кадир пока послужит у тебя как бача.

— Кого же я должен благодарить за его доброту? — спросил Урос.

— Меня зовут Месрор, и я слежу за одним из табунов Бехрам Хана, — ответил старик.

Он снял с коня седло и вышел, чтобы вернуться с большой керосиновой лампой. Он немедленно почувствовал запах гниющей заживо человеческой плоти, который быстро распространился в палатке, но ничего не сказал, а только уменьшил в лампе огонь и, пожелав Уросу спокойной ночи, вышел. За ним появился его сын, неся чай, хлеб и рис. Урос пил жадно, но от еды отказался.

Мальчик не спускал с Уроса любопытных глаз. Но и он так же, как и его отец, был молчалив и сдержан. Когда Урос напился, Кадир уселся на землю возле лампы, не говоря ни слова.

— Ты видел моих слуг? — наконец прервал молчание Урос.

— Да, — ответил Кадир и улыбнулся, — и твоего мула тоже. Большой и сильный. Но знаешь, — продолжал он, оживившись, — вот твой конь, это что-то! Как бы мне хотелось, чтобы у меня был такой! Даже под коркой грязи видно с первого взгляда, что это за конь!