Клоун. История одной любви - Юлия Владимировна Монакова

— Хорошо, Семен Маркович! — закивал Макар.

— Диапазон трюковых движений придется сузить. Еще побеседуй с физиотерапевтом, я велю ему набросать план для тебя, где все будет расписано по пунктам: что можно, что нельзя. И не геройствуй, я тебя прошу! Мальчишка! Укрепляй мышцы, но пусть в твоем номере будет задействована больше сила рук и ног, а не спины. Ну, тут уж я не специалист, ты и сам знаешь, как это осуществить в цирке…

— Я все продумаю, Семен Маркович! — пообещал Макар, чувствуя себя почти счастливым в этот момент. — Спасибо вам огромное!

Аксельрод снял очки и с силой провел ладонями по лицу — сверху вниз, словно мусульманин, совершающий намаз.

— За что «спасибо»… — он расстроенно покачал головой. — Преступником себя чувствую из-за того, что не остановил, не отговорил… может, ты меня потом сам проклинать будешь.

— Не буду, Семен Маркович!

— Да что ты заладил: Семен Маркович, Семен Маркович! — психанул тот. — Пошел вон отсюда… видеть тебя не могу, наглец.

Макар торопливо подхватил все свои заключения, снимки и бумажки, и направился к выходу, словно боялся, что Аксельрод вдруг передумает.

— Удачи тебе… сумасшедший, — прилетело ему в спину.

* * *

Макар не любил бывать на могиле отца.

Ощущение необратимости, невосполнимости потери наваливалось на него там так тяжело, что становилось трудно дышать, словно на грудь опускалась бетонная плита. В остальное время можно было думать, что отец просто куда-то уехал — надолго, но все-таки с надеждой на возвращение.

За все эти годы Макар приезжал на кладбище от силы пару раз. А теперь его вдруг потянуло туда с невыразимой силой…

Благодаря заслугам в области циркового искусства отец был похоронен на Троекуровском кладбище. Какая-никакая, а знаменитость, в последние несколько лет на его могилу даже водили экскурсии. Впрочем, в этот раз бог миловал — явившись на место, Макар не обнаружил там никого постороннего. Возможно, посетителей кладбища интересовали более «звездные» и популярные имена, а может быть, отпугнула погода — с утра было вьюжно, ударил мороз.

Макар долго вглядывался в фотографию отца на памятнике, кутаясь в подаренный Динкой шарф. Наверное, это было отчасти самовнушением или попросту ребячеством, но шарф казался ему самым теплым, мягким и удобным из всех, что он когда-либо носил. Он вспомнил, как смеялась над ним Динка: «Господи, ты хотя бы на людях его не надевай, позора не оберешься!», но было видно, что все-таки ей ужасно приятно.

Динка… Любая мысль о ней до сих пор отдавалась в душе острой болью, хотя теперь к ней примешивалась еще и робкая нотка надежды. А что, если не все потеряно? Что, если Динку действительно можно вернуть, самому вернувшись под купол?

Макар прекрасно понимал, что цепляется за соломинку. Все-таки это и в самом деле было детским садом — загадывать и торговаться с судьбой: дорогой боженька, если я буду примерным мальчиком, ты ведь исполнишь мое желание? Или нет, это скорее походило на дурацкие суеверия из серии тех, что мы сами придумываем для себя в детстве: если по дороге в школу мне встретится рыжий кот, то я получу пятерку по математике. Если я вернусь в воздушную гимнастику, Динка снова будет со мной. Точно-точно.

А если не будет… Макар старался не думать об этом, но оно как-то само думалось. Что ж, остаться с воздушной гимнастикой, но без Динки все равно было лучше, чем не иметь ни того, ни другого. Как в старом анекдоте про петуха и курицу: «не догоню — так согреюсь».

Макар задумчиво протер рукавом куртки припорошенный снегом памятник. Изображение отца стало четче, а выражение глаз словно сделалось еще более внимательным, абсолютно все понимающим… и совершенно живым. Макар сглотнул ком в горле.

— Пап, что мне делать, а? — спросил он тихо и растерянно. — Я пипец запутался. Так устал без нее, что уже не вывожу… И без воздуха тоже устал. Я не хочу больше работать внизу. Как ты думаешь, у меня получится?..

Макар на мгновение прикрыл глаза, воспроизводя в памяти наброски будущего номера. Он уже видел его в своем воображении, знал в общих чертах, в чем будет заключена основная идея и на чем выстроится хореографический и трюковой ряд.

Макар и музыку подобрал почти сразу. Поначалу хотел взять для номера мелодию «River Flows In You», так впечатлившую их с Динкой когда-то на концерте виолончелиста Макса Ионеску, но, поразмыслив, отказался от этой мысли. Слишком уж нежная мелодия, а ему было нужно что-то более надрывное и драматичное, чтобы выразить всю ту бурю эмоций, что бушевала внутри. Немного подумав, в итоге он остановился на композиции «Power» шведского певца Исака Данильсона, тоже неизменно ассоциирующейся у него с Динкой.

It’s my desire that you feed

You know just what I need

You got power, power

You got power over me

I give my all now, can't you see,

Why won't you set me free?

You got power, power

You got power over me…[24]

«Ты подпитываешь мое желание, ты точно знаешь, что мне нужно, у тебя есть власть надо мной. Я отдаю тебе всего себя без остатка, разве ты этого не видишь? Почему же ты не освободишь меня? У тебя есть власть, у тебя есть власть надо мной…»

Незаметно для самого себя — слово за слово — Макар рассказал отцу всю концепцию своего номера, словно и впрямь ждал от него совета или напутствия. Он так увлекся, что опомнился только тогда, когда поймал на себе странноватый взгляд старухи, которая с опаской прошла мимо него к дальней могиле. Макар сообразил, как, должно быть, диковато выглядит со стороны: размахивает руками, о чем-то взволнованно разговаривает сам с собой, скачет возле памятника…

Он немного сконфуженно усмехнулся и вновь перевел взгляд на фотографию отца, будто в самом деле ждал от него одобрения. «Еще скажи — отцовского благословения, придурок», — пожурил сам себя Макар, но ему действительно стало значительно легче после того, как он выговорился.

— Я очень скучаю по тебе, пап. Пожелай мне удачи, — сказал он.

Бравируя, хотел было цинично добавить напоследок: «Может, скоро увидимся», но… сдержался и не стал. Впервые ему не захотелось шутить на тему жизни и смерти.

— Если сможешь… — поколебавшись, в конце концов просительно добавил Макар, — то подай мне, пожалуйста, какой-нибудь знак. Ну, чтобы я понял… что все не зря. Что все не напрасно.

Засунув руки в карманы и поплотнее