Белая ночь - Дмитрий Вересов

Когда они были наедине, он не обращал на это внимания. Но когда появлялся кто-то третий, ему становилось неудобно. А неудобство он ощущал кожей. Его просто ломало. Она говорила, как будто читала нараспев стихи, как поэтесса в экстазе.

Белла Ахмадулина. И концы ее фраз зависали с не правдоподобной интонацией, как пророчества Кассандры. Эта манера проявлялась только тогда, когда она говорила о сокровенном — своем или Володькином. А в остальном она была совершенно нормальной. Веселой и компанейской. И даже следа этой распевности не прослеживалось.

— Я не понимаю, Володька. Как же ты собираешься жизнь провести с человеком, который тебя абсолютно не понимает? Мне кажется, это так ясно. Ведь она же о тебе ничего не знает. И мне это так странно. — Сима говорила убежденно, но при этом у нее временами пропадал голос, потому что обида сжимала горло. И чуть странно двигались бледные тонкие губы. Их сводило. И только усилием воли она не позволяла им расползтись уголками книзу. — Мне казалось, что вот мы-то как раз с тобой прекрасно понимаем друг друга.

Столько сил было потрачено, ты же не мог этого забыть, на то, чтобы сверить все наши слова, что это значит вот это. А когда ты говоришь, что не знаешь, это просто значит, что ты в этот момент не хочешь разговаривать. Столько мелочей. Целый язык разработан. И он, оказывается, тебе не нужен. Мне кажется, ты сам не понимаешь, что так ты угробишь свою жизнь. Просто угробишь…

Будешь есть, спать и работать в каком-нибудь американском офисе. Тоска…

— Ну, до американского офиса еще столько всего надо сделать… Сим… Все не так. Ты говоришь, что она меня не понимает. А мне не надо, чтобы она меня понимала. Мне трудно объяснить… Ну, это… Не знаю… Она делает меня… Ну, вот как хочешь к этому относись, но она делает меня нормальным человеком. Ты делаешь меня больным! Ну не смотри на меня так, Симка! Ну, мы же договаривались — только правду. Только тебе. Я общаюсь с ней совершенно не на том языке. Не так, как мы с тобой… Но… Мне странно. Я только недавно понял — ты холишь во мне те черты, которые сам я в себе ненавижу… Мы не смогли бы жить вместе. Точно тебе говорю.

— Я делаю тебя больным? — она задохнулась.

Но никаких слез себе не позволила. Ей все казалось, что сейчас она, как всегда, его уговорит.

Достучится до его сердца. — Я просто люблю твой талант, верю в него и не хочу, чтобы ты стал конформистом. Не хочу, чтобы ты подстраивал свой дар под низкопробный спрос. А она именно к этому тебя приведет. Мне больно смотреть, как она отмахивается от тебя именно тогда, когда ты говоришь особенные вещи. Она же примитивная. И тебя хочет обрезать под трафарет. Долой все лишнее, что ей не нужно. И ты на это согласен? Скажи мне. Да? Ты согласен?

— Она не примитивная. Зря ты так. Ты ее совсем не знаешь. Просто она твердо стоит на земле. И она знает, как надо. Она знает дорогу в лабиринте. А я могу ходить по нему сто лет.

И кругом одни тупики. И потом… Мне так легче. Рядом с ней я нормален и здоров. И не впадаю в депрессию. Она вообще говорит, что у меня нет никакого таланта. А просто способности, которые надо использовать.

— А я считаю, что у тебя талант. Эти твои идеи про природный город, про дома-норки и гнезда. Это так трогательно! Так пронзительно!

А этого ничего не будет, если она будет давить.

А депрессии… Знаешь, это просто признак таланта. У людей примитивных депрессий не бывает. Им все хорошо. Все нравится. Так что, Володька, это просто груз таланта. Понимаешь?

Ты ощущаешь за него ответственность. Так и должно быть. А она с тебя эту ответственность снимает. Конечно, так легче. Но это неверный путь, какой-то порочный. Все равно, что совесть жидким азотом изводить, чтоб не беспокоила.

— Ну, Сим… Знаешь… Любовь тоже по-разному проявляется. Тебе нравится, когда я мучаюсь. А ей нравится, когда я не мучаюсь. И я выбираю второй вариант. Это если честно. Как мы и договаривались.

Он говорил нехотя, морщась. Депрессии все равно были его постоянными спутниками. И даже общение со здоровой и простой Ниной его не вылечило. Он мучился оттого, что все вокруг горчило. И его уже сейчас, на самом восходе самостоятельной жизни, удручала необходимость борьбы. Ведь даже простая работа на результат казалась ему борьбой. А он был не борец.

— И потом, ты только представь — ты от меня все время ждешь чего-то гениального. А если я не смогу? Как мне жить рядом с тобой и знать, что я не оправдал твоих ожиданий. Это — постоянный комплекс вины. Все деньги на психоаналитика уходить будут, — попытался он пошутить. И добавил как-то уж очень обреченно: А она ничего от меня не ждет.

— Не знаю… — Сима как будто бы начала какой-то высокопарный стих. — Так не должно быть. Не знаю, Володя. Но если ты считаешь, что так тебе лучше… Хорошо. Пусть. Забудем.

Но знай, что ты всегда сможешь прийти ко мне. И я пойму тебя.

Володе казалось, что он даже ощущает ритм выдаваемых ею строк. «Хорошо. Пусть. Забудем». Жаль, что у нее в характере совсем нет цинизма. В жизни без него так сложно, когда все вот так, «взаправду». То ли дело Нина.

— Вовк! — позвала Нина, не оборачиваясь. Вовк, иди к нам! Чего ты так долго? Я уже тут замерзла без тебя.

— Пойдем! — он тронул Симу за плечо. — Нас уже зовут, неудобно…

— Это тебя зовут. Ты иди. Мне надо сейчас побыть одной. — И она улыбнулась ему вымученной и жалкой улыбкой, скрывая готовые вскипеть слезы. Шантажировать мужчин она категорически не умела.

— Ладно… Я пойду… Ты давай…

Он пошел к скамейке, обсаженной сверху донизу бывшими одноклассниками. И, как всегда, возвращаясь от Симы к Нине, словно оборотень, почувствовал болезненное перерождение.

То клыки прорезались, то убирались…

А Сима осталась стоять у клена. Вздохнула.

И поняла, что не хочет возвращаться ко всем.

Ни сейчас. Ни позже. Не хочет видеть самодовольное личико хорошенькой Нины, не хочет страдать от грубого лексикона мальчишек и девчонок. Зачем здесь, в таком месте, говорить такие пустые слова?..

Она медленно пошла по аллее, дотрагиваясь руками до гладких мраморных тумб. Ее никто не окликнул.

И кто это назвал ночь белой? Совсем она не белая. Вон как вокруг темно. Ветви деревьев сплелись в вышине, и весь сад был как будто под крышей. И только белые статуи маячили вдалеке, как привидения.

Ее манил сумрак аллеи. Ей вообще захотелось подняться к ближайшей мраморной статуе и безмятежно окаменеть с ней в обнимку на долгие века. Или до тех пор, пока Вова Вертлиб не вернется из своей Америки и не расскажет ей о том, что построил в центре Нью-Йорка гениальное архитектурное сооружение.

А пока ведь все равно ждать. Так какая разница где: на факультете культурологии или в обнимку с холодным камнем? А зимой их закроют зеленым ящичком. И замороженная Сима будет стоять и ждать весны. «А они ведь такие же несчастные, как я», — подумала она вдруг с удивлением. Подошла к трагической женской фигуре, встала на железную трубу газонной ограды, схватилась за мраморный посох и поставила колено рядом с босыми ногами статуи.