Канада - Ричард Форд

— Это будет обидно, — сказал Артур и улыбнулся. — Но в чем же я должен признаться?

Никто пока не произнес слов, которые объяснили бы, почему мы здесь находимся. Я думал, что произносить их никому не хотелось. Американцы, сказал Чарли, в миссию свою не так чтобы верили, а потому, возможно, произносить их и не стали бы. Ремлингер не стал бы точно. Мы с ним могли уехать прямо тогда, и ничего бы больше не произошло. Патовая ситуация. Никому из них не хватало смелости выговорить эти слова.

— В том, что вы подложили взрывчатку… — внезапно выпалил Кросли и запнулся, и откашлялся посреди фразы, которой, как мне только что казалось, он не произнесет ни за что, и, начав которую, он, возможно, сразу об этом пожалел. — Погиб человек. Это было давно. И мы…

У него перехватило дыхание, — похоже, продолжать говорить было ему не по силам. Услышать его слова мне было неприятно, однако услышать их я все же хотел. Они как будто насытили электричеством воздух крошечной кухни. А испугавшийся их Кросли стал казаться мне слабаком.

— Так что же «и мы»? — спросил Ремлингер. В голосе его появилась надменность — как будто он переиграл Джеппса и Кросли по всем статьям, а то, что они раскрыли перед ним свои карты, обратило их в существ куда менее значительных. — Это смешно, — сказал он. — Ничего подобного я не делал.

Я в то мгновение думал: а сами-то они убитого знали? — ощущая тяжесть каждого из этих слов. Они приехали сюда, имея в запасе одни лишь догадки и не более того, а теперь обвинили в убийстве (не питая ни малейшей уверенности в справедливости обвинения) человека, которого тоже не знали, связанного с преступлением единственно тем, что он его совершил. Хотя, и это было существенно — для него, — совершил непреднамеренно. Впрочем, Ремлингер ни малейшего желания «проветривать» свою совесть не испытывал. Совсем наоборот.

То, что Джеппс и Кросли не хотели говорить об этом в моем присутствии, из голов их вылетело. Правда, мне и без них все было известно, а потому услышанное меня не потрясло, и я понимал, что лицо мое никакого потрясения не выражает. Ремлингер же вел себя не как человек, ничего об убийстве не ведающий, но как человек, уверяющий, что ничего о нем не ведает. И именно ради того, чтобы увидеть это, они так далеко и заехали. Сказав: «Ничего подобного я не делал», он все равно что признался в совершении преступления. Каждому из них пришлось пожертвовать чем-то — качеством, — чтобы продвинуться к цели. Ремлингер был прав, говоря, что я узнаю нечто ценное. Я узнал, что сущности порой создаются из одних только слов, а мысль может становиться физическим действием.

— Мы полагали, чем честнее, тем лучше, — сказал Джеппс. — Решили дать вам шанс снять груз с души.

— А что, если мне нечего вам сказать? Нечего снимать с души? — саркастически осведомился Ремлингер. — Если ваши утверждения безосновательны?

— Мы так не думаем, — ответил Кросли. Самообладание вернулось к нему, но не сила. Он достал из кармана брюк носовой платок, выплюнул в него что-то, сложил платок и убрал. Испуган он был страшно.

— Хорошо, — согласился Ремлингер. — Но раз я говорю, что это так, то лишь потому, что так оно и есть. И если вы двое не сможете вернуться туда, где живете, удовлетворенными, что произойдет тогда?

Теперь все сводилось к схватке воль. О фактах не шло и речи.

— Что же, нам стоит поговорить и об этом, — ответил Джеппс. Он встал.

А я думал о пистолетах — возможно, уже извлеченных из чемоданов, заряженных и находившихся у каждого под рукой. Правды никто из них не говорил: Джеппс и Кросли вовсе не собирались проделывать столь длинный путь и возвращаться назад с пустыми руками; убежденности в своей правоте у них было гораздо больше, чем предполагалось. Решить им нужно было лишь одно: каких оснований будет достаточно, чтобы осуществить задуманное ими. Возможно, только мое присутствие и помешало им сделать это раньше. Для этого я и понадобился — чтобы замедлить развитие событий, дать Ремлингеру чуть больше времени, которое позволит яснее оценить его положение. Я был его точкой опоры.

— Ладно, готов признать, у меня есть что вам рассказать, — согласился Ремлингер. Он глубоко вздохнул — явно с таким расчетом, что Джеппс и Кросли услышат этот вздох. — Может быть, вас оно и устроит.

— Мы будем рады выяснить это.

Джеппс одобрительно взглянул на Кросли. Тот кивнул.

— Вы правы в том, что Деллу слышать это ни к чему. Я отведу его в машину.

Ремлингер говорил обо мне так, точно не замечал моего присутствия. Если какие-то мысли и не смогли до приезда сюда обрести в его голове ясные очертания (хоть я и чувствовал, что ждать этого оставалось недолго), теперь они оформились окончательно. Все в ней встало по своим местам. И для этого ему тоже понадобился я.

— Очень хорошо, — сказал Джеппс. — Мы подождем вас здесь.

— Это не займет много времени, — сказал Ремлингер. — Ты согласен, Делл? Сможешь подождать в машине?

— Согласен, — ответил я.

— Я мигом, — пообещал американцам Ремлингер.

Мы с Артуром вышли на холод, и он повел меня к «бьюику», крепко сжимая пальцами мое плечо, словно опасаясь, что я могу сбежать и тем самым уклониться от ожидающего меня наказания. На землю опускались ставшие еще более крупными снежинки. Ветер стих, подмораживало. Перед трейлером Чарли стоял грузовичок. В щель под дверью трейлера пробивался свет. Белый пес миссис Гединс грелся на капоте грузовичка.

— Нелепая парочка, — сказал Артур.

Похоже, он разозлился — сильнее, чем когда мы были в доме. Там он казался мне просто принявшим решение, а перед тем — высокомерным. Он открыл дверцу машины, толкнул меня на водительское сиденье и сказал:

— Включи двигатель. И печку. Я не хочу, чтобы ты тут мерз.

Он протянул руку к приборной доске, включил фары, свет их, пронизав заполненный снежинками воздух, слабо озарил остатки домов на Южной Альберта-стрит.

— Что вы собираетесь им сказать? — На миг мне почудилось, что Артур хочет тоже забраться в машину, и я переполз на пассажирское сиденье.

— То, что они жаждут услышать, — ответил он. — Теперь они от меня не отцепятся.

Он пошарил за водительским солнечным козырьком и вытащил оттуда маленький серебристый револьвер, который я видел в его квартире. Без наплечной кобуры, голый.

— Постараюсь объяснить им все попонятнее.

Он вздохнул, выдохнул — отрывисто, как будто ему не хватало воздуха, — и прибавил:

— Сиди здесь. Я вернусь к ним. Потом поедем ужинать.

Он захлопнул дверцу, оставив меня в промерзшей машине с дующим из-под приборной доски теплым воздухом. Сквозь водительское окно — снежинки таяли на стекле — я смотрел, как Артур идет в темноте к открытой двери лачуги. Он не оглядывался на меня и, казалось, не колебался. Револьвер Артур прижимал к левой ноге, не пытаясь спрятать его, впрочем, тот был маленьким, свет в домике скудным, стало быть, оружие могли и не заметить. Я подумал, что Джеппс и Кросли достали свои пистолеты и держат их, ожидая возвращения Ремлингера, наготове. Было резонно предположить, что они не доверяют Артуру, понимают, какое развитие событий может их ожидать, — если кто-то из них вообще понимал, во что они ввязались.

Ремлингер вошел в грязную прихожую — стекла давно повылетали из ее оконца — и пинком обутой в сапог ноги распахнул дверь в кухню.

Я увидел Джеппса, стоявшего под хилым светом на прежнем месте. Что до Кросли, мне были видны лишь его ноги. Он так и сидел на раскладушке. Оба ожидали всего-навсего продолжения разговора. Людьми они оказались, как уже было сказано, немудрящими. И Ремлингер ошибся в их оценке. Он замер в освещенном дверном проеме. Я увидел, как на лице Джеппса появляется выражение признательности. Артур же поднял серебристый револьвер и выстрелил в Джеппса. Как тот падает, я не увидел. Однако, когда Артур вступил в кухню, чтобы застрелить и Кросли, я увидел, что Джеппс лежит, раскинув толстые ноги, на линолеуме. Хлоп — такой звук издавал револьвер. Калибра он был небольшого. Я слышал, как такие револьверы называют «дамскими». Ни других звуков, ни голосов до меня не доносилось. Стекла машинных окошек были подняты, печка шумела в ней. Однако выстрелы, убившие Кросли, я расслышал. Хлоп — и я увидел, как Кросли неуклюже метнулся вправо и попытался улезть под раскладушку. Артур подступил поближе к нему. Мне очень хорошо было видно, как серебристый револьвер нацелился в Кросли, наполовину спрятавшегося под койку. Артур выстрелил еще два раза. Хлоп. Хлоп. Потом обернулся, почти небрежно, к Джеппсу, левая нога которого быстро-быстро подергивалась — вверх-вниз, вверх-вниз. Артур едва ли не с участливостью прицелился в голову не то в лицо Джеппса и выстрелил еще раз. Хлоп. Всего пять выстрелов. Пять хлопков. Каждый из них я, сидевший в «бьюике», видел и слышал через открытую дверь кухни. Глядя на Джеппса, Артур опустил револьвер в карман куртки. С силой сказал что-то. Мне почудилось, будто он скорчил Джеппсу рожу, потом потыкал в его сторону пальцем, три раза, и произнес какие-то оставшиеся для меня беззвучными слова (впрочем, и Джеппс их наверняка не услышал). Слова упрека, выражавшие чувства Артура. А после он повернулся к открытой двери и взглянул сквозь темноту, через разделявшее нас заснеженное пространство, на мое обрамленное окошком машины лицо, выражение которого я представить себе не мог. И сказал что-то еще, обращенное теперь уже ко мне. Сказал, судя по тому, как двигались его губы, очень громко. Мягкая шляпа по-прежнему сидела на его голове, будто дополнительное обоснование правоты того, что он совершил несколько секунд назад. Я чувствовал, что понимаю значение его слов, хоть ушей моих они и не достигли. Они означали: «Ну вот все и улажено, верно? Раз и навсегда».