Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Имруулькайс обычно сидел неподвижно, лишь водя глазами вслед за птицей: прыг-прыг-прыг — клюнул. Прыг-прыг-прыг — клюнул, поднял, слишком большая оказалась, бросил и, забив крылышками, шумно улетел наверх. Кот гонял воробьев, лишь если они пытались перевернуть кувшин, привязанный к решетке длинной веревкой, — птицы пытались добраться до воды, но узкое горлышко не давало окунуть клюв.

Впрочем, сейчас на дне колодца никаких птиц не было. Потому что не было крошек. Опрокинувшийся на бок кувшин лежал у стены, и из горлышка ничего не вытекало.

Несколько дней назад — сколько, Тарег не очень помнил — стражник решил проверить, жив ли он. Обычно он делал это копьем. Опускал древком вниз в колодец и тыкал — куда попало, но попадало чаще всего в ребра. Услышав в темноте внизу звяканье и рычание, стражник удовлетворялся услышанным, выбирал за веревку кувшин, наливал туда воду и спускал вниз. И бросал хлеб. Потом уходил.

В тот день им обоим не повезло. Тарег то ли спал, то ли лежал без сознания — провалы в пустую муть без снов и образов в последнее время стали частыми — и не почувствовал пихнувшее в ребра древко. Тогда стражник уперся в исполнении долга и ткнул его острием.

Очнувшийся от резкой боли в плече Тарег заорал — и перехватил копье повыше лезвия. А потом изо всех сил дернул на себя. Стражника распластало на решетке, причем крайне неудачно: наносником шлема прямо о толстый кованый прут. Орал он так, словно его зарезали.

Копье стражник выронил, и оно довольно долго нелепо стояло поперек круглой ямы колодца: острие уперлось в угол между дном и стеной, древко прислонилось к широким камням кладки, на пару локтей ниже закрывающей яму решетки.

Потом копье исчезло — видимо, забрали, когда Тарег в очередной раз провалился в беспамятство. Или уснул — что, похоже, было одним и тем же состоянием. Но вот хлеба и воды они с того дня больше не спускали. То ли боялись, то ли мстили за разбитую сопатку сослуживца.

Раскрывая глаза, Тарег видел сидевшего на своем месте Имруулькайса. То ли кот не уходил, то ли он редко раскрывал глаза. Впрочем, Тарег помнил, что в прошлый раз стояла ночь, и птиц не было слышно.

— Ты рукой шевельнуть можешь? — щуря зеленые глазищи, спросил джинн. — Можешь или не можешь?

Нюхающееся розовое пятнышко кошачьего носа возникло совсем рядом.

— Тарег? Если ты не можешь ни пошевелиться, ни ответить вслух, ответь хотя бы мысленно. Ну?.. Угу. Не можешь. Я понял.

Имруулькайс прилег и свернулся около живота: тепло пушистого тела проникало сквозь тонкую ткань того, что осталось от рубашки. Зимой кот ложился сначала на кисти рук, потом шел к щиколоткам. Он бы отогрел и перехваченное железом горло, если бы не сигила Дауда на ошейнике. Плоский железный кругляш примотали проволокой к длинным ушкам замка, и джинн старался держаться подальше от жутковатого пентакля. Когда руки начинали отмерзать снова, Имруулькайс ложился поверх железных браслетов на запястьях и принимался вылизывать лицо. И натекающую из воспаленных глаз дрянь. В конце того лета он вылизал и закровившую ладонь. Долго лежал под боком, ровное тихое урчание погружало в забытье. Прошлым летом у Тарега находились силы встать с пола — не во весь рост, конечно, приковывающая к стене цепь была слишком короткой. Так или иначе, но отпечатки ладони на камне остались намного выше здоровенного кольца, к которому крепилась цепь. За кольцо он еще весной ухватывался, чтобы приподняться. Впрочем, этим летом у него тоже получалось приподняться и сесть, привалившись спиной к стене. А вот последние несколько дней, похоже, его доконали.

Лежавший под боком котяра шевельнул ушами и сказал:

— Полдореа, я ведь не смогу принять в этой ямине человеческий облик. Тут знаков кругом наставлено, чтобы им всем пусто было, сукиным детям… Слышишь меня?.. Ну ладно, ладно, не ору я, чего там. Как зачем принимать человеческий облик? Они ведь про тебя вспомнят и жратву кинут. Хлеб-то я к тебе подпихну, а вот с кувшином будет сложнее. Не умею я в лапах кувшины носить, Полдореа. Ты когда-нибудь видел кота с кувшином? Чего ты лыбишься, как ты пить из этой посудины собираешься, если в своих железяках двинуться не можешь? Опрокинуть, говоришь? А если я мимо опрокину? Ах, не опрокину… Ты с надеждой в будущее смотришь, как я погляжу…

И джинн с наслаждением вытянул длинные черные лапы.

Воробьи наверху купались в солнечном свете, взметая сор и тысячи пылинок.

Вдруг кот вскочил с коротким мяуканьем:

— Тьфу, что ж это я! Забыл! Слышь, Полдореа, забыл начисто! Я ж новости тебе принес!.. Какие новости, спрашиваешь? А халиф твой ненаглядный месяц назад на охоту ездил, оказывается. К каналу Нахраван, который на окраине столицы роют. Ну и угадай, что там с ним случилось? Не хочешь угадывать? Ладно, я сам за тебя отгадаю — укусил его аждахак, ага.

От мстительного восторга Имруулькайс растопырил усы и вздыбил шерсть на лопатках:

— У меня племянник во дворце в хариме живет, представляешь? В виде парсидского кота выгуливается, жирняга такой стал, в дверь еле пролезает, да… Не то, что ты, сиятельный князь, скелетина лежачая, он поперек тебя шире будет, мордой-то уж точно…

Кот принялся разгуливать туда-сюда, вздрагивая вздернутым вверх хвостом.

— Так вот, Хафс мой докладывал, что переполох случился неописуемый, все бегали как шпаренные кипятком собаки. Точнее, как безголовые курицы, потому что ни одно ихнее местное светило врачебной науки не опознало, откуда у халифа на шее два отпечатка клыков. Не дырки, а именно отпечатки. Синюшные такие. Ах, ты уже видел такие? Так чего я тогда в детали вникаю, я тогда сразу к сути перейду…

Джинн покосился в сторону неподвижно лежавшего Тарега. Нерегиль хотел пожать плечами, но получилось только поежиться. Имруулькайс чихнул и продолжил:

— В общем, суть такова, что с тех пор халифа как подменили: жену с дитем забросил, снова стал пить как тюрок, евнухи вокруг захороводились, понятное дело. Из столицы супругу он так и не отпустил, зато Кавсара у дружка обратно выкупил и теперь каждую ночь его… что не так?

Тарег сумел хлопнуть ладонью по полу и, тяжело дыша, закусил губу.

— Ах, это… Лежи, не трепыхайся! Лежи, я сказал! Внимательней слушать надо, Полдореа, я про Юмагас уже все сказал. Нет, не отпустил. Ее держат под стражей во Дворике Госпожи. Вместе с сыном. Почему под стражей? Вроде как она в немилости. Слуг ее всех казнили — месяц на площади перед воротами кровь лилась. Ко дворцу не подойти теперь — головы на пики насадили, а они на жаре разлагаются и воняют, от мух не продохнуть… а? чего? Кого еще казнили? Да толпу народа, Полдореа, в столице жить стало страшно, во дворце все ходят, глаза боятся поднять — лютует халиф, змеем кусанный, сильно лютует…