Кто если не ты - Юрий Герт

— Витька!.. Что ты... Витя... Витюша... Витюк... Домой! Сейчас домой...

Виктор в бешенстве отрывал от себя бессильные, судорожно хватающие руки, вжимался в стену, как будто хотел уйти в нее.

— Домой?.. Сам иди!.. Где — дом? Ты мать сгубил! Радуйся... Всех сгубили! Сволочи... Отца кокнули, теперь — за сына?.. Омерзело все! Уйду я! Уйду...

— Витька, куда же?.. Нельзя так, Витюха... Пойми... Куда?.. Куда же ты?..

— Не могу! Уйду я! Видеть вас всех не могу!..

Он рванулся, выдрался из цепких объятий.

Капитан пьяно шагнул вслед за сыном, остановился, сжимая в руке лоскут от лацкана пиджака.

Виктор бежал по улице, упиравшейся в мост, вздувшийся горбом над рекой.

Гулко стуча подошвами об асфальт, капитан кинулся вслед за сыном, хрипя и задыхаясь.

Нагнал уже на мосту. Виктор стоял, обхватив тонкие чугунные перила. Его глаза, обращенные к светлеющему востоку, казались желтыми, стеклянными.

— Витька!.. Витюша... Я понимаю, все понимаю...— кашель рвал слова в клочья. — Дай досказать... Я же хотел, а ты... Эх, Витюха! Думаешь, мне легко? А надо... Надо! Я бы и рад... Да ведь что же тут от меня зависит? Мне приказано — я исполняю. Винтик... Винтик, Витюха! А не исполнит капитан Шутов — другие капитаны найдутся! И... Да где же тебе понять это, Витюк? Ну, и Бугров твой... Что ж, что вызывали? Я с ним по-хорошему, вежливо... Занятный он парень... А ты?.. Эх! И такое — про нашу мать... Нашу... А? Мне! Двое ведь нас, Витюша, только двое на всем свете! Нам бы держаться друг за дружку, а мы...

Не шевелясь, Виктор смотрел в стальное небо. Казалось, отцовский лепет не долетал до него.

— Что с ним будет? — спросил Виктор, продолжая глядеть вдаль.

— С кем? С Бугровым? Да ничего и не будет! Разве всех, с кем мы дело имеем, мы?.. Чудак! Ничего с ним не будет! Все выяснится...

— Так вот, — перебил его. Виктор.— Если ты... Если с ним что-нибудь... Тогда я... Жизни мне больше нет! Понял?..

Он ничего не просил. Он требовал. Но после всего, что случилось, и это уже было краешком надежды.

— Вот мы и поговорили, — усмехнулся про себя капитан.— За всю жизнь — один раз... Поговорили... Ты что же мне... Совсем не веришь?..— Он ждал ответа, не решаясь взглянуть на сына.

Внизу, под мостом, тревожно журчала вода.

6

На другой день Клим вышел из дому рано, ему хотелось избежать расспросов, охов и причитаний, а главное — побыть одному. Памятуя о вчерашнем, он желал теперь предстать перед капитаном решительным, собранным, презрительно-спокойным.

Дома еще отбрасывали прохладные длинные тени, а воздух в вышине уже дрожал и золотился разливом солнечных лучей. Белое круглое облако висело в голубом небе, как сторожевой аэростат. Женщина и приспущенной сорочке выплыла в черной проруби окна: волосы ее были спутаны, в руке она держала небольшое зеркало.

В подворотне дремал пес, положив рыжую голову между лап; во сне он шевелил ушами, подергивал влажно блестящим носом.

Где-то на окраинах уже шумели базары. По дороге бодро вышагивала старуха с кошелкой, по-солдатски вытянув жилистую шею. Из кошелки торчал трепетный рыбий хвост, зажатый пучками пурпурной редиски и банкой с топленым молоком под каленой коричневой пенкой...

Как странно! Он видел все это тысячу раз — и теперь видел впервые так свежо и остро, как будто вернулся из долгой отлучки или готовился покинуть эти места навсегда. В нем неожиданно проснулось жадное любопытство. Он задержался, разглядывая двух стариков с бронзовыми лицами капитанов дальнего плаванья — они сидели на корточках перед маленькой парикмахерской, развернув газеты... Молодая женщина везла в коляске ребенка, малыш лежал запрокинув головку, не мигая, серьезный, деловитый, и выдувал изо рта радужные пузыри. Клим улыбнулся, попытался разгадать, мальчик это или девочка? Он проходил мимо пустыря с недостроенным домом, когда, словно из-под земли, вывернулась и прямо на него помчалась ватага ребятишек; под ноги ударилась, консервная банка; крутолобый мальчуган ткнулся ему в живот и, слепой от азарта, отпрянул и кинулся вслед за банкой. Выцветшая синяя рубашонка парусом надулась на его спине.

Он забрел в. сквер, тот самый, куда попал вчера, и оказался на той же самой скамейке. Садовник поливал клумбы, в струе бившей из шланга воды плясали радуги. Клим обломил свисавшую над скамейкой веточку, понюхал, растер между ладонями шелковистый кленовый листочек и снова понюхал — от руки пахло медом, полем, прозрачной волной, набегающей на желтый песок, и знойное верещание кузнечиков чуялось в этом запахе.

Клим долго сидел, упершись локтями в колени, расставив ноги. Он разворошил носком чуть взбугрившуюся корочку земли — и увидел сморщенные, уперевшиеся остренькими бледно-зелеными язычками вниз ростки травы. Живой струйкой текли под камень муравьи, черненькие лакированные тельца их отражали солнце.

На соседнюю скамейку опустилась девушка, положила рядом стопку книг, раскрыла тетрадку. Строго посмотрев на Клима, поджала пухленькие губки, повернулась спиной. Сквозь прозрачный рукав ее кофточки просвечивало тонкое плечо.

Да, все вокруг было так тихо, так просто, так бездумно и ясно.

Что есть истина? Зачем и кому нужны эти беспрерывные метания и поиски? Зачем, если можно сидеть и жмуриться от солнца, и полными легкими дышать сыроватым утренним воздухом, и смотреть на муравьев и на девушку, и не шевелиться, и быть счастливым?..

Он почти не поверил себе, когда, посмотрев на часы, вспомнил о капитане. Пора. И проходя мимо девушки, склонившейся над тетрадкой, внезапно почувствовал себя старым, усталым и мудрым.

Он выбрал окольный путь — не тот, которым ехали они вчера в «эмке», — и старался всю дорогу не думать, куда и зачем он идет. Но самообман не мог длиться долго. Все неотвязней представлялась ему сумрачная коробка кабинета с серым силуэтом в окне; и постепенно ласковое синее небо с белым облачком, и люди па залитых солнцем улицах, и весь город с его воскресной суетой — все это отошло куда-то в сторону, стало далеким, недосягаемым. Его все сильнее охватывало нетерпение. Он еще не знал, что именно скажет капитану, но он скажет ему такое, что заставит его отступить, устыдиться своих подозрений. Он отомстит за Киру, за Игоря, за Майю — за всех! Он уже наслаждался заранее, видя испуг и смятение капитана: «Какое право вы имеете...» Ага, это и будут первые слова, с них он и начнет!

И снова все получилось не так, как ему рисовалось.

Едва он переступил порог, капитан соскочил со своего стула и так горячо взмахнул руками, словно раскрывал объятия:

— А-а-а, товарищ Бугров!

Он даже перегнулся через стол навстречу Климу, и, опешив, Клим — ничего другого ему не оставалось — пожал приветливо протянутую руку.

Лицо капитана сияло. Казалось, и на нем сегодня лежал отблеск чудесного утра; несмотря на синеву под глазами, он выглядел свежо и молодо, улыбка широко раздвинула губы, округлив впалые щеки и, смягчая острые выступы скул, собрала на них веселые морщинки.

Пиджак, небрежно брошенный, свисал со спинки стула; капитан был в белой рубашке апаш, юношески худощавый, узкоплечий. Казалось, он заглянул сюда только на минуту, поджидая Клима, чтобы немедленно выбраться из этого кабинета куда-нибудь на зеленый простор... Да и сам кабинет... В распахнутое настежь окно тянулись ветви клена, слышалось воробьиное чириканье и короткие смешочки велосипедных звонков. Что бы все это значило? Клим, недоумевая, присел, незаметно вытер о штанину ладонь — рука у капитана была горячей и потной.

— Ну вот и замечательно, товарищ Бугров, — говорил капитан, щуря свои светлые маленькие глазки, как если бы в них застрял солнечный зайчик. — Вот и превосходно!.. Вот и отлично, товарищ Бугров! Долго я вас не задержу, вы ведь к экзаменам готовитесь. Так ведь? Понимаю, все, все понимаю! — он подморгнул белесыми ресницами, кивнул на окно: — А денек-то, денек сегодня!.. В такой денек не то что экзамены...Футбол, а? Или на пляж, да в лодочке, да с девочкой?.. Хорошо! Но вместе с тем — ведь экзамены-то на носу товарищ Бугров?.. Ничего, жизнь велика, будет еще и пляж и все такое!..

Он посмеивался, сыпал словами... Клим еще держал в уме готовую фразу, с которой думал начать разговор, но уже чувствовал себя сбитым с толку и обезоруженным. Какие экзамены? Чего он вертит? И пляж... Вчера только исключение из школы считалось мягкой мерой, а сегодня... Нет-нет, не верил он ни его фальшивым улыбкам, ни дружескому тону — и все-таки... все-таки... Ну да! Все разъяснилось, все стало понятным капитану! Иначе почему он так переменился?..

А капитан, словно прочитав его мысли, заторопился им навстречу.

— Вчера мы погорячились, товарищ Бугров, — заговорил он, барабаня по столу пальцами и не без некоторого кокетства наклонив голову. — Оба погорячились, чего греха таить...И ведь, если всерьез, из-за чего? Да не из-за чего! Так ведь, товарищ Бугров?