Женщины-террористки России. Бескорыстные убийцы - Олег Будницкий

Помещик стал на нас кричать и убежал назад в дом. Мы ждали, но он не выходил. Наконец, мы решили, что он ничего не слышал о царском манифесте. Тогда мы сломали замок, разделили зерно между собой и ушли домой. Это было утром. К вечеру мы услышали шум, собаки залаяли. Мы вышли на улицу и видим: едет важный чиновник, а вокруг него казаки. Мы подумали, что он приехал, чтобы прочитать нам царский манифест. Мы вышли к нему навстречу с хлебом-солью и низко кланялись ему. Он приказал нам собраться на площади. Когда мы собрались, он закричал:

— Кто из вас первый вздумал бунтовать и идти против помещика, выходи вперед.

Мы все отвечали ему хором:

— Ваше высокоблагородие, мы не бунтовали, это в царском манифесте сказано, что мы можем взять у помещика хлеб.

— Я вам покажу, — заорал он, подскакивая к нам с нагайкой. — Я покажу вам, что значит царский манифест. Давайте розги! розги!

Первого они схватили Андрея и так секли бедного парня, что он так и остался лежать в грязи. Его несчастная жена плакала, а казаки били ее нагайкой по лицу и ругались. Женщины и дети стали громко плакать. Казаки окружили нас со всех сторон и не позволяли нам расходиться. Они высекли розгами десять человек, и после этого чиновник сказал:

— Теперь отнесите хлеб назад в амбар помещика.

— Этого мы не сможем сделать, выше высокоблагородие, — отвечали мы. — В царском манифесте сказано, что мы можем взять хлеб себе.

— Расстрелять этих собак! — закричал он своим казакам, и они выстрелили залпом. Восемь человек было убито и много ранено. После этого казаки пошли по домам и стали грабить нас. Они оскорбляли наших жен и дочерей, а Савичеву дочку искалечили на всю жизнь.

Пока он говорил, седая голова его тряслась и иссохшие руки дрожали. Мне казалось, что целая вечность прошла с тех пор, как он начал свой печальный рассказ».

Получив от тов. Николаева все необходимые сведения и деньги, я наняла дом и устроилась недалеко от губернатора. Хвостов жил в конце города. Его дом стоял на пригорке и был окружен садом.

Мой особняк был слишком велик для меня одной, и, чтобы предотвратить подозрения, я сказала домовладелице, что ожидаю приезда моей матери и сестры из Варшавы. Я отослала для прописки в полицейский участок мой паспорт учительницы-польки, и он через несколько дней благополучно вернулся. Тогда я телеграфировала тов. Шпайзману. Он был ранен во время еврейского погрома в Одессе после опубликования манифеста и недавно вышел из больницы. Через несколько дней тов. Шпайзман приехал в Чернигов и поселился напротив Благородного Собрания. По имевшимся у нас сведениям, губернатор иногда бывал там.

Сидя у моего окна, я изучала ежедневный порядок жизни губернатора. Я знала, когда он встает и когда ложится спать. Я знала, когда и кого он принимает у себя. Знала даже час, когда он обедал. Целую неделю губернатор не покидал своего дома. Он выходил только на прогулку в сад. Одна с моими мыслями, я ходила взад и вперед по пустому дому. Я проводила много времени, составляя список жертв губернатора. Я собирала, как сокровища, имена тех, кто был им убит или засечен на смерть. Я читала и перечитывала тысячу раз простые рассказы крестьян об его ужасных преступлениях.

Наконец, нам точно стало известно, что губернатор в день Нового года к двенадцати часам выедет в Благородное Собрание, и мы решили убить его на обратном пути.

Был канун Нового года. Я сидела у окна и смотрела на покрытую снегом улицу. Одна только мысль была в моем мозгу: он должен умереть. Все сомнения исчезли. Я знала, я чувствовала, что это случится.

В полночь я осторожно вынула трубку из бомбы,[154] высушила порох и вновь зарядила бомбу. Я положила четырехфунтовый жестяной ящик в хорошенький, специально для этого купленный ручной мешочек; привела все в порядок, написала письмо и положила деньги для домовладелицы. Потом легла спать: «Я должна спать», повторяла я себе и, действительно, заснула.

Стук в дверь разбудил меня. Я открыла глаза, и сознание того, что должно было случиться, наполнило мою душу. Послышался второй стук в дверь. Я поднялась и взглянула в окно. Группа замаскированных ребятишек стояла у моих дверей. Я поняла, что они, вероятно, пришли меня поздравить и, согласно обычаю, бросить пшена в комнату. За это обыкновенно они получали несколько копеек.

Я приняла их и с лихорадочной поспешностью стала отдавать им все, что попадало под руку. Непреодолимое желание побыть еще хоть немного в обществе этих детей охватило меня, и я стала просить их снять маски и выпить со мной чаю. Они колебались, но когда старший мальчик снял маску, все последовали его примеру. Я приготовила чай и усадила детей за стол. Они становились все смелее и скоро беззаботно болтали и с любопытством разглядывали меня и все, что было в доме.

Самовар весело шумел на столе, дети громко смеялись, солнце ярко светило в мое окно. На момент я забыла о том, что должно было случиться через несколько часов. Вдруг мимо дома промчались казаки, за ними карета. Я узнала ее. Дети продолжали смеяться, но я уже не слышала их.

— Идите, идите, дети, уже пора! — воскликнула я. — Но сначала давайте попрощаемся.

Они смотрели на меня с удивлением. Их милые лица омрачились сожалением, их худенькие, немытые ручки потянулись ко мне.

— Не забывайте меня, дети! — сказала я.

Они покрестились на угол, пожелали мне счастливого Нового года и спокойно пошли домой. Я поспешно оделась, взяла свою ручную сумочку и вышла на улицу.

День был ясный и холодный, на небе ни облачка. Улица была почти пуста, только изредка появлялись прохожие, направлявшиеся в церковь, недалеко от моего дома был мост, на котором стоял городовой. Держа в руке мою сумочку, я прошла мимо него. Скоро, однако, я вернулась назад и начала ходить взад и вперед недалеко от моего дома, несколько минут спустя я увидела издали товарища Шпайзмана, идущего медленными, размеренными шагами ко мне. В руке он держал ящик, перевязанный красной лентой: это была бомба. Он прошел по мосту и остановился в 70 или 80 шагах от меня. Я поняла, что он хочет бросить бомбу с того места, где он остановился. Я продолжала ходить взад и вперед недалеко от дома губернатора. Товарищ Шпайзман нагнал меня и прошептал, проходя мимо:

— Я вижу его. Помни, держись подальше от меня, чтобы случайно не разорвалась твоя бомба, когда разорвется моя.

— Хорошо, — прошептала я в ответ.

— Прощай, — сказал он и быстро пошел на свое прежнее место.

Я проводила его глазами, слегка обернувшись. Улица по-прежнему была пуста. Вдруг показались казаки верхом на лошадях и между ними карета. Товарищ Шпайзман немедленно сошел с тротуара. В этот момент карета поравнялась с ним. Он поднял руку и бросил бомбу к карете. Бомба упала на снег и не разорвалась. Полицейский чиновник, который ехал впереди губернатора, прыгнул к товарищу Шпайзману, и я услышала револьверный выстрел. Карета остановилась на момент; но, очевидно, поняв положение, кучер начал стегать лошадей и пустил их галопом ко мне навстречу. Я сошла на середину мостовой и бросила бомбу в окно кареты. Страшный удар оглушил меня. Я почувствовала, что поднимаюсь на воздух.