Ласточка - Наталия Терентьева

Ника положила маленькую сумку в рюкзак, закинула тот за спину и пошла по дороге. Она решила немного пройтись и потом постараться поймать какую-то машину. Ведь берут же люди попутчиков – за деньги или просто так. Денег, чтобы доехать до аэропорта, у нее должно хватить.

Игорь сел на переднее сиденье, рядом с водителем, чтобы приятнее был вид. Пейзажи здесь, конечно… Он то и дело снимал по дороге в открытое окно – и видео, и фото, прикидывая, как это могло бы пригодиться в его фильме. Поедут герои, может быть по этой же дороге. Солнечная долина, предзакатные часы, нереально чистое лазурное небо, старые горы вдали, цветущие магнолии, впереди идет тонкая, грациозная девушка, развиваются волосы, светятся на солнце…

– Стоп, останови! – Игорь так внезапно крикнул водителю, что тот резко затормозил, чертыхнувшись:

– Да ты что?

– Останови, говорю!

Игорь выскочил из машины и побежал назад. Девушка, точнее молодая женщина, шедшая навстречу, удивленно смотрела на него. Игорь, не дойдя до нее метров десять, остановился. Как со спины показалась ему похожей на Нику… Нет, Ника гораздо младше, выше…

– Извините… мерещится… – пробормотал Игорь, махнул рукой и вернулся к машине. – Поехали! В аэропорт…

Ника сидела на траве, подстелив свою легкую куртку, и старалась не думать ни о чем, просто смотреть по сторонам, впитывая эту красоту. Красота спасет мир… Хотелось бы в это верить. Красота как гармония, красота как высшее совершенство, существующее независимо от нас, от нашей неправильной и суетной жизни. Как не хочется сейчас думать о своей собственной жизни. Ведь так иногда можно – не думать ни о прошлом, где постоянно спотыкаешься об один и тот же день, ни о будущем, где всё вообще непонятно – непонятно, кому теперь верить, даже непонятно, как ехать домой. Не мог Антон сразу поверить, что она взяла какие-то деньги, била кого-то. Вот ей бы сказали, что Антон украл деньги и избил человека, слабее его, она бы только плечами пожала и сказала – что за ерунда, не может быть такого, не верю.

Она не вернется домой, нет. Куда поедет? Если можно было бы приехать в какой-то незнакомый город и начать там жить заново, никого не зная. С нуля. Не имея такой боли в прошлом, как у нее сейчас. Не имея за спиной разочарования, предательства… Но так ведь нельзя. Как вообще ей дальше жить – непонятно. Когда ее предали все. Все, без исключения. Мать, отец, друзья, старые и новые, Игорь… Ну и что с того, что она знает его лишь два дня. Можно два года ходить бок о бок и быть совершенно равнодушным. А можно за пару часа понять, что перед тобой – твой человек. Как было с ее родителями. Встретились и больше уже не расставались.

За эти два дня с ней произошло столько событий, столько встрясок, все изменилось, абсолютно все.

Ника снова включила телефон. Тут же на дисплее высветилось: «Папа». Ника молча нажала «ответить».

– Послушай, так больше не делай… – резко заговорил Антон. Мягкий, добрый человек, он не умеет сердиться. Но если его разозлить, отец может стать очень неприятным.

– Как?

– Что – как? – раздраженно переспросил Антон. – Что – как?! Ты где сейчас? Не имеешь права…

Ника нажала отбой. Не надо с ней так разговаривать. Она вообще ни в чем не виновата. Если отец этого не понимает, она не собирается ему объяснять. Есть презумпция невиновности? Есть. Она как раз в мае отвечала в школе эту тему на зачете по праву. Так что же ее заставляют оправдываться в несусветных грехах? Пусть Даша докажет сначала, что Ника в чем-то виновата. Но в жизни всё наоборот. Никто не просит доказательств. С удовольствием слушают гадости и верят. Все верят. Ника выключила телефон и засунула его на самое дно рюкзака. Не хочет нормально разговаривать – ему же хуже. Да, у нее хороший характер, и она привыкла думать о других – почему человек кричит, почему раздражается, чего хочет – другой человек. Но у всего есть предел. И она тоже человек. Сейчас ей плохо и одиноко. И некуда пойти. Домой она идти не хочет. Она не может себе представить, что Антон сядет напротив нее и начнет задавать ей странные вопросы, на которые нет ответа, потому что Даша все придумала от начала и конца. Вот пусть Дашу и допрашивает.

Ника посидела еще немного и пошла дальше. Рюкзак мешал идти быстро, но машины пока не останавливались, да и Нике хотелось прогуляться, вечер был необыкновенно красивым. До самолета оставалось четыре часа, Ника слишком рано ушла из лагеря из-за скандала.

Иногда нужно побыть наедине с собой. Стремишься рассказать кому-то о своих проблемах, сомнениях, поделиться, толкаешься к другому человеку, в его душу, а собственная душа требует порой монолога. Хотя это так трудно – разговаривать с собой. И ведь это уже не монолог…

Даже лучше, что Танька ей сейчас не ответила. Что бы могла сказать лучшая подружка? «Забудь! Забей!»?

Единственный человек, который мог бы сейчас ее понять, – это мать. Та Анна, которой больше нет, которая как будто умерла вместе с Артемом, в тот апрельский день. Он когда-то станет далеким, а пока – вот он, этот день, рядом, словно вчера. Идут дни, недели, месяцы, минуло два года, и все, что происходит и отходит в прошлое, – оно дальше, чем тот день, когда Ника отвела Артема на тренировку и ушла.

Ника попыталась представить себе, что сказала бы та, прежняя мать. Анна легко решала все проблемы, умела находить разумный и мирный способ, а если нужно, то могла и повоевать. Но лишь в крайнем случае. Перед глазами Ники встало лицо матери. Ведь Анна на самом деле не умерла. Она жива. Только ей плохо, и она запирается от мира. Ей вот так же одиноко, как сейчас Нике, она не могла найти себе места, не могла существовать среди смеющихся, живущих как прежде людей и поэтому ушла. Она заперлась, и ей не стало лучше, иначе бы она не ушла от них с Антоном, когда они к ней приезжали.

От этих мыслей Ника даже быстрее пошла. Матери так же плохо, как ей сейчас. Или в десять раз хуже. Или в сто. Анне плохо в своем беспроглядном, черном горе. И они махнули на нее рукой. Сказали – ну страдаешь и страдай. А мы будем жить дальше. Если бы сейчас она встретила мать, и Анна опять не захотела бы слушать Нику, если бы той были неинтересны ее проблемы, Ника просто сказала бы ей, что она ее любит, что она понимает, как Анне плохо и тяжело. И может быть, той бы стало немного легче? Как сейчас было бы Нике, если бы кто-то родной сказал: «Да, я тебя понимаю, я – за тебя». Ника вспомнила, как в прошлый раз Анна развернулась и ушла. Ну и что. Она ушла не потому, что ей было хорошо. А потому, что боль не давала нормально разговаривать, жить, смотреть на живую и улыбающуюся Нику. Ника надо было попросить прощения – может быть, Анне это было нужно? Ника с Антоном даже не постарались тогда понять, что держит мать в монастыре, как она там живет. А ведь кто-то должен ее понять. Тогда, съездив к матери с Антоном, Ника постаралась как можно быстрее все это забыть. Мать, в черном глухом платье, черном платке, с иссушенным, исстрадавшимся лицом, потухшими глазами – это тяжело было вспоминать. Ника видела вокруг монахинь – они были совсем другие. Точнее, они были разные, и среди них были и веселые, и даже лукавые. Но Анна была похожа на свою тень. И они с Антоном убежали от нее как можно быстрее. Как поскорее хочется выйти с кладбища, когда уже постоял у могилы родных и идешь к выходу по рядам. Идешь, а могилы все не кончаются – даты, лица, высохшие цветы… И ноги сами идут быстрее и быстрее, к калитке, чтобы вырваться к живым.

Ника увидела, что сзади едет автобус, на котором написано «Аэропорт». Водитель затормозил, заметив девушку с большим рюкзаком, стоящую у обочины. В автобусе было так же много народу, как и в первом, но не так душно. Сзади ехала компания уличных музыкантов – Ника видела таких в поселке. В пестрых шапочках, с заплетенными косичками – и девушки, и парни. Потом, присмотревшись, Ника поняла, что девушка среди них была всего одна. Остальные были лишь похожи на девушек – прическами, пестрой одеждой, множеством украшений – серьгами, бусами, кольцами. Похожи на нарядных девушек или на туземцев. Ребята завели какую-то песню, не допели ее до конца, стали смеяться, завели другую, потом еще и еще. Пели они на английском, поэтому казалось, что это одна и та же песня, без начала и конца, без определенной мелодии. Ника прислушалась. Слова они придумывали сами, похожие на английские, но совершенно бессмысленные. Один среди них был явно солист, другие, вероятно, играли на каких-то музыкальных инструментах, спрятанных сейчас в больших обшарпанных рюкзаках. Маленький, заросший плотной рыжеватой бородой до самых глаз солист, в кепке, на которую был надет еще и капюшончик от черной футболки с ярким, переливающимся всеми цветами радуги черепом, пел английские слоги, распевая их как удобно. И у того, кто не знает английский, складывалось впечатление, что это какие-то слова.

Ника вспомнила, как иногда родители пели. У обоих отличный слух, и они могли петь любую песню на два голоса, тут же меняясь голосами, переглядываясь, сливаясь где-то в унисон, потом снова расходясь, слушая друг друга. Ника так не умела, родители учить не пытались, потому что сами делали это интуитивно. Так же мог петь и Артем – совершенно маленький, не зная толком слов, он четко пел не только основную мелодию, но и мог подстроить второй голос, пониже, как музыкальный инструмент, который звучит сопровождением.