Смертная чаша весов - Перри Энн

– Он придерживается иного мнения, – признался Рольф.

– Разумеется, иначе он давно возглавил бы вашу партию и в возвращении принца Фридриха не было бы необходимости. Как я понимаю, здоровье его величества герцога вызывает серьезные опасения?

– Наш король серьезно болен. Он угасает, – признал Лансдорф.

Рэтбоун чуть повернулся и как бы посмотрел на свидетеля с другой стороны.

– Ваше стремление вернуть принца Фридриха легко можно понять, сэр. Я думаю, что каждый мог бы посочувствовать вам, окажись он в вашем положении, и действовал бы точно так же. Однако трудно понять – а мне лично даже невозможно, – почему нелюбовь к принцессе Гизеле оказалась настолько велика, что от нее невозможно было отказаться даже ради возвращения принца на родину. Это для меня вообще лишено всякого смысла. – Юрист посмотрел на Гизелу. – Принцесса – очаровательная женщина, она была прекрасной женой принцу Фридриху, верной, благородной и остроумной, а ее дом был одним из самых гостеприимных в Европе. Никто никогда не промолвил о ней ни единого плохого слова. Почему вы были готовы пожертвовать успехом вашей борьбы за независимость, только бы не допустить возвращения принцессы вместе с мужем?

Граф Рольф по-прежнему стоял по стойке «смирно», и его опущенные вдоль туловища руки были словно приклеенными.

– Сэр, это давняя история, которой не менее двенадцати лет. Вам же известны из нее лишь последние несколько месяцев, – сказал он сухо. – Надеяться на то, что вы ее поймете, было бы по меньшей мере несерьезным.

– Я должен ее понять, – настаивал Рэтбоун. – И суду это тоже необходимо.

– Я так не считаю, – решительно возразил свидетель. – Это не имеет никакого отношения к смерти принца Фридриха или к клеветническому обвинению графини фон Рюстов.

Судья, наморщив лоб, внимательно посмотрел на Рольфа, однако, когда он заговорил, тон его был предельно вежлив:

– Вы не можете судить об этом, граф Лансдорф. Вы находитесь в английском суде, и здесь я буду решать, что необходимо, а что нет, в соответствии с нашим законодательством. А эти двенадцать джентльменов, – он указал на присяжных, – будут обсуждать и решать, что, по их мнению, является правдой. Разумеется, я не могу принудить вас отвечать на вопросы сэра Оливера. Я только могу предупредить вас о том, что если вы не станете отвечать, то заставите суд поверить в то, что ваше молчание означает сокрытие фактов. Убийство – это уголовное преступление, караемое смертной казнью. Оно совершено в Англии и рассматривается ее судом. Виновные в нем также будут судимы по законам Англии.

Граф побледнел.

– Я не знаю, кто и почему убил принца Фридриха. Задавайте ваши вопросы. – Он не добавил «и черт с вами», но, судя по выражению его лица, видимо, хотел сказать именно это.

– Благодарю вас, ваша честь, – сказал Рэтбоун, глядя на судью, а затем снова повернулся к Рольфу. – Знала ли принцесса Гизела о ваших переговорах, граф Лансдорф?

– Если она узнала об этом, то только не от меня. Мне неизвестно, рассказал ей это принц Фридрих или нет.

– Вы не заметили этого по ее поведению? – удивленно спросил адвокат.

– Она не из тех женщин, чьи чувства можно прочесть по лицу, – холодно произнес свидетель, даже не посмотрев в сторону Гизелы. – Я не знаю, чем можно было объяснить, что принцесса была… – Он помедлил, подыскивая нужные слова. – Была весела и спокойна на этом ужине: то ли ее неосведомленностью о цели нашего приезда, то ли уверенностью в том, что принц Фридрих никогда ее не оставит.

– Вы и прежде бывали на таких званых вечерах, граф Лансдорф?

– Только не на тех, на которые приглашались принц Фридрих и принцесса Гизела. Ведь я брат герцогини. А принц предпочел изгнание своему долгу перед нашей родиной, – надменно ответил граф. Выражение его лица и тон, которым это было сказано – жесткие, чеканные слова, – не оставляли сомнения в том, какие чувства он испытывает к своему племяннику.

– Итак, из этого мы можем предположить, что принцесса не сомневалась в том, что муж не оставит ее? – уточнил Оливер.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Вы можете делать любые предположения, сэр, – пожал плечами Рольф.

Харвестер мрачно улыбнулся. Рэтбоун поймал его взгляд и решил изменить тактику.

– Граф Лансдорф, – снова начал он расспросы свидетеля, – вы были наделены правом принимать решения, касающиеся условий возвращения принца Фридриха или возможных уступок ему? Или вы должны были все согласовывать с герцогиней?

– Ни о каких уступках не могло быть и речи, – нахмурившись, ответил Рольф. – Мне кажется, я ясно дал это понять, сэр. Ее величество герцогиня не потерпела бы возвращения Гизелы Беренц в качестве наследной принцессы или супруги принца. Если б принц Фридрих не принял ее условий, был бы найден другой лидер движения за независимость.

– Кто?

– Я не знаю.

Вначале Рэтбоун воспринял это как отказ сказать правду, но, вглядевшись в лицо графа, понял, что это единственный ответ, который он получит.

– Герцогиня испытывает необъяснимую ненависть к принцессе Гизеле, – заметил он задумчиво. – То, что она позволила своим личным чувствам взять верх, противоречит интересам страны.

Это не было очередным вопросом к свидетелю. Просто адвокат надеялся, что таким образом он заставит графа защищаться. И не ошибся.

– Это не личная ненависть! – резко возразил Рольф. – Эта женщина не может считаться женой принца Фридриха… по многим причинам, и они отнюдь не личные. – Он произнес это с нескрываемым презрением.

Оливер повернулся и посмотрел на принцессу Гизелу, сидевшую рядом с Харвестером. Она олицетворяла собой глубокую скорбь, невинную жертву, которую адвокат мог бы и не защищать, ибо ее скромная, полная достоинства вдовья печаль была красноречивей всяких слов. Эшли был раздражен, но при этом казался достаточно удовлетворенным.

Графиня Зора сидела прямо – она словно застыла, и лицо ее было белее мела.

Рэтбоун снова повернулся к свидетелю.

– Мне казалось, что она была прекрасной парой принцу, – простодушно признался он. – В ней столько достоинства и выдержки, ею восхищаются, ее любит и ей завидует половина мира… Что еще вам нужно?

Губы графа Лансдорфа сжались в болезненную гримасу то ли от боли, то ли от презрения.

– Она умеет соблазнять мужчин, остроумна и всегда в центре внимания, наделена вкусом и хорошо одевается, – отозвался он. – Вот и всё.

С галерки послышался свист, а кто-то из присяжных, не выдержав, пробормотал что-то возмущенным тоном.

– Оставьте, сэр, – возразил Рэтбоун, почувствовав азарт. Сердце его учащенно билось, а в горле пересохло от охватившего его волнения. – В лучшем случае вы невежливы к даме и весьма предвзяты, в худшем – испытываете к ней личную неприязнь…

Это дерзкое замечание адвоката окончательно вывело графа из себя. Подавшись вперед, он гневно уставился на Оливера.

– То, что вы не знаете истинного характера принцессы, – не ваша вина, сэр. Слава богу, об этом не догадывается и вся Европа! Я пожелала бы, чтобы все так и остались в неведении, но вы, сэр, вынуждаете меня сказать правду. Как для всякой династии, для нас важно иметь наследников. Принц Вальдо не может иметь детей не по своей вине, и я не могу, да и не хочу обсуждать это здесь. Но принцесса Гизела бездетна по своей воле…

Услышав такое неожиданное заявление, галерка снова не осталась безучастной.

Харвестер приподнялся на своем стуле, но его протест потонул в общем шуме.

Судья, стуча молотком, потребовал порядка и тишины.

Рэтбоун взглянул на свидетеля, а затем на Гизелу. В лице ее не было ни единой кровинки, а огромные глаза казались темными провалами. Адвокат не мог понять, был ли это страх, чувство стыда за публичное разоблачение или же застарелая боль и обида.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В зале все еще было шумно. Оливер повернулся к графине фон Рюстов. Зора казалась столь же растерянной и удивленной, как и все присутствующие в зале.

Судья снова принялся стучать молотком, и зал наконец затих.

– Граф Лансдорф, – отчетливо произнес Рэтбоун, обращаясь к свидетелю и как бы приглашая его продолжить. Но он мог этого и не делать.