Большая нефть - Елена Толстая

— Они и есть настоящие, — засмеялся Дорошин. — Мы вырастили в своих рядах настоящего модельера. Понимаешь, что это значит?

— Что? — не понял Болото.

— То, что Галина — талант! — сказал Дорошин.

Тут на сцену вышла Маша, очень юная и хрупкая в строгом деловом костюме. Василий в первые секунды обомлел, а потом принялся оглушительно аплодировать.

Буров с улыбкой следил за ним. У него на коленях лежал огромный букет цветов — поздравить Галину. Григорий Александрович ни на миг не сомневался в успехе. Конечно, шептал ему тихий голосок, в Междуреченске любому развлечению будут рады, в Междуреченске-то на безрыбье и рак рыба… Но Буров отгонял эти глупые мысли. Может, в Междуреченске и маловато «рыб», но работа его жены — это работа настоящего художника и настоящего профессионала. Такое и в Москве показать не зазорно.

И все-таки букет он подарил не Галине.

…Под занавес произошла самая большая сенсация. После короткой паузы на сцене появилась великолепнейшая Дора Семеновна. На ней было изумительной красоты ярко-синее платье с широкими рукавами и пелеринкой. Платье скрадывало ее полноту и подчеркивало яркий, сильный характер женщины. Дора Семеновна поднесла руки к губам и раскинула их, послав в зал сердечный, щедрый воздушный поцелуй.

Вот тогда и взорвался зал. Кругом кричали: «Браво! Браво!» — а Буров подошел к краю сцены и вручил Доре букет.

— Разбойник, — проговорила она лукаво, — ты ведь для жены припас.

— Вы, Дора Семеновна, — настоящая королева, — сказал Буров и приложил руку к груди. — Вот честно.

ЭПИЛОГ

Тихая заря разливалась над рекой. Великая сибирская река, огромная, как море, медленно, величаво катила воды свои через леса. Тишина стояла в лесу — не мертвая, а живая, полная птичьих голосов и комариного писка… но все-таки тишина. Особенно как вспомнить буровую.

А над страной тишины не было. Проковыляли, спотыкаясь, восьмидесятые, проскакали девяностые. Неожиданно для самого себя Степан Самарин увидел на висках седину. И мама как-то раз провела рукой по белеющим волосам сына и промолвила:

— Ну вот и вырос мой мальчик…

И он не стал вырываться, трясти головой, сердиться. В самом деле — вырос. Теперь уж мамина снисходительная, печальная ласка не «порушит мужчинской гордости».

Степан возглавил геологоразведку после отъезда Ухтомского. Тот перебрался в другие края — искать алмазы… Лет семь уже назад пришло письмо от квартирохозяйки Владимира Архиповича. «Дорогой неизвестный мне товарищ Самарин, — выводила она, — стал мне Владимир Архипович как родной и по его поручению пишу к тебе сообщить: ушел он из жизни, наш дорогой. Болезней, как врач сказал, целый букет — все растратил на службе Родине, а пенсию назначили по болезни третьей степени, самую маленькую. „Погибает геология“ — вот последние его слова. Прощай, товарищ Самарин, и знай, что он любил тебя крепко. Остаюсь с уважением Трофимова Марья Степановна, участница Великой Отечественной войны».

Погибает геология! В те годы она действительно чуть не погибла. Государство перестало финансировать экспедиции, заморозило почти все проекты. Некоторые ученые, не в силах остановить исследования, отправлялись в полевые экспедиции за собственный счет. И — не погибла геология, выжила!

Самарину, конечно, повезло больше: для нефти деньги находились всегда. Он вообще считал себя счастливчиком. Сколько раз мог умереть, сколько раз мог заблудиться, сбиться с пути! Но всегда рядом оказывались хорошие люди.

Больше всего дорожил он дружбой с отцом. Менять фамилию на «Векавищев» Степан не стал. Ему казалось почему-то, что только женщины меняют фамилии, а для мужчины в этом есть что-то неправильное. Так и остался Самариным. Но сыну, рожденному Оксаной, дал фамилию отца. И спрашивать никого не стал: ни согласия Андрея Ивановича, ни согласия жены. Просто отрезал: «Будет мой сын носить родовое имя» — и все. Оксане было неприятно, но заметила это только Алина. Мать Степана по этому поводу испытывала двойственные чувства: с одной стороны, гордилась тем, что сын «выровнялся», стал «мужиком», как говорили, властным, твердо знающим, чего хочет. С другой — все-таки с Оксаной стоило бы посоветоваться, а то вон как она, бедненькая, вспыхнула!..

Но — дело прошлого. Векавищев-маленький подрастал, и все привыкли уже к тому, что в семье две фамилии, а не одна. Андрей Иванович вышел на пенсию и с удовольствием ходил на реку ловить рыбу с внуком. Обучал его всяким премудростям. Ворчал, что, мол, только один внук — не дело. В былые-то времена семеро по лавкам сидели.

— Годы тяжелые, — отговаривались Степан и Оксана. — Тут одного бы вырастить.

— Авдеевы вон не глядели, тяжелые годы или не тяжелые, а троих… — Векавищев вздыхал. Трех сыновей Авдеевых вырастил он сам. И годы, точно, выдались тяжелые. Иногда только рыбалка и выручала.

За суетой, за дневными бесконечными заботами (которых по выходе на пенсию как будто и не убавилось) забывались те, кого больше нет.

Уехала Галина Бурова с сыном. Уехала навсегда, получила квартиру в Москве. Не смогла остаться после смерти мужа.

Григорий Александрович умер в Москве и похоронен там же. Не повезли за тридевять земель, да и зачем? Такому, как он, целая планета — дом родной. Улетал в министерство на пару дней, поцеловал жену и сына ласково, но впопыхах, без всякой патетики. «Надо одно дело утрясти, Галя». И — не вернулся.

Когда за ним дверь закрылась, у Галины даже сердце не трепыхнулось. Раньше-то, бывало, так билось, точно пойманная птичка. Боялось. А когда наступила последняя разлука — смилостивилось и промолчало. И Галина, которая всю жизнь то сердилась на мужа, то тряслась от страха за него, то ждала его, точно на первое свидание, спокойно заснула. А разбудил ее междугородний звонок…

Бурову предложили выйти на пенсию. Только и всего. «Ситуация сложная, дел вы наворотили немало и, честно сказать, в министерстве на вас давно уже смотрят косо, — доверительно сказал ему товарищ Марин. — Вы должны меня понять. Я защищал вас, сколько мог… Но все обострилось. А сейчас подходящее время. Если вы уйдете на заслуженный отдых, то все ваши промашки, недочеты, все, что вы, с позволения сказать, наворотили за это время — все спишется. Понимаете?» — «Не понимаю», — ответил Буров хмуро. «Или вы выходите на пенсию, может быть, даже с благодарностью от министерства, или вас снимут с позором», — резко произнес Марин. Ему явно надоело «возиться» с непонятливым начальником управления.

И Буров согласился на пенсию. Он вдруг почувствовал острую боль в груди, в глазах стало темно. У него хватило еще сил ровным шагом выйти из кабинета. В приемной криво опустился на стул, подышал немного. Посидел минут пятнадцать и отправился в гостиницу. Лег на кровать, закрыл глаза. Попытался вдохнуть… вторая волна боли и черноты накрыла его. Через полчаса его нашла горничная. Вот и всё…

Галина собрала вещи и вылетела в Москву. Все знали, что в Москве она и останется.

Она прислала несколько писем Доре Семеновне, сообщила, что устроилась «нормально». Больше писем от нее не было.

Товарищ Марин времени даром не терял и прислал на замену «безвременно нас покинувшему» Бурову своего родственника. Представил его как квалифицированного специалиста, рекомендованного министерством. Родственник, возможно, и был специалистом, и даже квалифицированным, но в управлении его встретили в штыки. Времена были уже не те — началась перестройка, которая, наряду с «сухим законом» и гласностью, привнесла в жизнь и другое новшество: расширенные права трудовых коллективов. Теперь начальство не столько назначалось, сколько избиралось. Товарищ Марин со своим родственником позорно бежали под свист и улюлюканье.

— Не те времена! — говорил на собрании Иван Листов. — Это раньше начальство из Москвы сажало нам на голову, кого хотело. Теперь мы имеем право голосовать. Верно, товарищи?

Одобрительный гул был ему ответом. Управление возглавил Елисеев. За него голосовали все. Голосовали смеясь, чувствуя освобождение, демонстрируя вызов.

Выбор не был ошибочным. Елисеев провел управление через все пороги и стремнины перестройки. Хватало средств даже на геологические изыскания.

Да, за работой, за каждодневными заботами, за теми невероятными переменами, которые происходили в стране, время прошло незаметно…

Трое мужчин на рассвете сидят на берегу реки, ловят рыбу: старик Векавищев, его сын Степан Самарин и Володька, названный в честь Ухтомского. Три поколения. Огромная река величаво течет перед ними и, кажется, уносит вдаль не только свои воды, но и годы, и воспоминания…