Том 2. Произведения 1852-1856 гг - Лев Толстой

Представления о войне, сложившиеся у Толстого на Кавказе, мало походили на то, что увидел он в Крыму. Сначала неожиданно новая картина войны невольно привлекает его, он видит в ней много «интересного, поэтического и трогательного». В письмах к T. A. Ергольской звучит восторг и восхищение увиденным: «Зрелище было поистине замечательное, и, в особенности, ночью… Надо было видеть и слышать эту стрельбу! — пишет Толстой. — …Этого зрелища и испытанного волнения забыть невозможно» и «ежели бы пришло известие, что штурма не будет, я бы очень огорчился» (т. 59, с. 273–275).

Высадка союзных войск в Севастополе заставляет Толстого серьезнее задуматься над происходящим: он болезненно переживает севастопольские события, сам хочет защищать город. О своем настроении в этот период он напишет позже брату Сергею: «…Я просился в Крым, отчасти для того, чтобы видеть эту войну… а больше всего из патриотизма, который в то время, признаюсь, сильно нашел на меня» (т. 59, с. 321).

Толстой с тревогой следит за военными событиями, война становится для него не «зрелищем», а страшной действительностью. Отношение народа к войне, общее одушевление и энтузиазм, которые наблюдает Толстой, упрочивают в нем патриотические настроения, вселяют уверенность и гордость. «Велика моральная сила русского народа, — размышляет он на страницах Дневника. — Много политических истин выйдет наружу и разовьется в нынешние трудные для России минуты. Чувство пылкой любви к отечеству, восставшее и вылившееся из несчастий России, оставит надолго следы в ней. Те люди, которые теперь жертвуют жизнью, будут гражданами России и не забудут своей жертвы. Они с большим достоинством и гордостью будут принимать участие в делах общественных, а энтузиазм, возбужденный войной, оставит навсегда в них характер самопожертвования и благородства» (т. 47, с. 27–28).

В ноябре 1854 года Толстой приезжает в Севастополь. То же патриотическое настроение, восхищение стойкостью и моральной силой защитников города, звучит в его письмах из Севастополя. «Дух в войсках свыше всякого описания. В времена древней Греции не было столько геройства, — пишет он брату. — …Чудное время!., я благодарю бога за то, что я видел этих людей и жму в это славное время» (т. 59, с. 281–282). Толстой уверен в победе и убежден, что только русский солдат может побеждать в таких условиях.

Восторг и гордость русским войском вскоре сменяются у Толстого возмущением и негодованием. В Дневнике 23 ноября он записывает, что «больше, чем прежде, убедился, что Россия или должна пасть или совершенно преобразоваться. Все идет навыворот… Грустное положение — и войска, и государства» (т. 47, с. 31). Затяжной характер войны начинает раздражать молодого офицера: он твердо уверен в том, что Севастополь не может быть взят неприятелем.

В начале апреля 1855 года Толстой попадает на самый опасный участок обороны Севастополя — 4-й бастион. Здесь он вновь испытывает небывалый подъем, чувство гордости и единения с защитниками города.

На 4-м бастионе писатель работает над «Севастополем днем и ночью». Это произведение было реализацией возникшего в марте замысла показать Севастополь в «различных фазах» суток. В процессе работы понятие «фаза» приобретает иное значение. Толстой с тревогой наблюдает новый момент в жизни защитников Севастополя, когда одушевление и энтузиазм уступают место разочарованию и неуверенности. Смещается фокус замысла: из «Севастополя днем и ночью» как самостоятельное законченное произведение вырастает «Севастополь в декабре месяце», воссоздающий фазу общего подъема и веры в непреклонность Севастополя.

«Севастополь в декабре месяце» — первая попытка Толстого художественно осмыслить тот жизненный материал, который так щедро предлагала Крымская война. Сюжет очерка складывается из непосредственных наблюдений рассказчика, идущего по улицам осажденного Севастополя. В его поле зрения попадают не только военные эпизоды, но и сцены, не имеющие, казалось бы, непосредственного отношения к войне: он видит, как на набережной «бабы продают булки», русские мужики с самоварами кричат: «Сбитень горячий», как «сидит матрос, покуривая трубочку», как «девица… боясь замочить свое розовое платье, по камешкам перепрыгивает улицу». Изображение будничного драматизма жизни военного города составляет главную особенность «Севастополя в декабре месяце», где Толстой пытается воспроизвести не отдельную военную ситуацию, как это было в «Набеге», а «захватить все», дать полную панораму войны, в самом характере которой писатель увидел эпическое начало. «Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский…» — эти слова звучат апофеозом защитникам города.

В первом севастопольском рассказе автор создает обобщающий образ народа-героя. Защитники Севастополя— главный объект наблюдения рассказчика. Среди них нет главных и неглавных героев, нет даже поименно названных лиц: это просто «старый исхудалый солдат» и «белокурый, с пухлым и бледным лицом человек» в госпитале, морской офицер и матросы на 4-м бастионе. И если в госпитале рассказчик еще замечает конкретные детали в облике отдельных персонажей: добродушный взгляд старого исхудалого солдата, серенькое полосатое платье и черный платок «путеводительницы», бледное и нежное лицо матроски, то на 4-м бастионе перед читателем один многоликий герой — русский народ. «Вглядитесь в лица, в осанки, в движения этих людей, — призывает рассказчик, — в каждой морщине этого загорелого скуластого лица, в каждой мышце, в ширине этих плеч, в толщине этих ног, обутых в громадные сапоги, в каждом движении, спокойном, твердом, неторопливом, видны эти главные черты, составляющие силу русского, — простоты и упрямства; но здесь на каждом лице кажется вам, что опасность, злоба и страдания войны, кроме этих главных признаков, проложили еще следы сознания своего достоинства и высокой мысли и чувства».

Впервые в рассказе появляется понятие «дух защитников Севастополя». Это понятие закрепится в произведениях писателя и позже придет в «Войну и мир» как «дух войска, дух армии». Толстой чутко улавливает настроение защитников города и обнажает подлинную основу их героизма: «Из-за креста, из-за названия, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая, высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, — любовь к родине».

В «Севастополе в декабре месяце» заметно усиливается объективное начало повествования. Закономерное в предыдущих произведениях «я» рассказчика заменяется здесь обращением к читателю: «вы отчалили от берега», «вы входите в большую залу Собрания», «вам предстоит разочарование» и т. п. Повествовании выходит за пределы субъективного видения рассказчика, делая читателя непосредственным свидетелем и невольным участником происходящего.

Новым этапом в становлении Толстого-художника явился рассказ «Рубка леса», начатый еще на Кавказе и законченный в Севастополе. Толстой вернулся к работе над рассказом, находясь на 4-м бастионе, рядом с солдатами, наблюдая незатейливый солдатский мир. Этот мир, увиденный еще на Кавказе, а теперь, в Севастополе, с новой силой привлекший его, и хочет показать писатель в новом произведении.

Продолжая традиции писателей «натуральной школы», Толстой в «Рубке леса» открывает для русской литературы и для читателя новый, огромный пласт общества — солдатскую массу. Масса эта не однородна и не безлика: различные типы солдат появляются и в рассказе.

С нескрываемой симпатией относится Толстой к своим героям, среди них нет ни одного гадкого или мелкого человека: в каждом из них писатель старается найти те главные достоинства, которые составляют силу русского войска. Так, ездовой Чикин «в жаждой вещи умел видеть что-то особенное, такое, что другим и в голову не приходило, и главное — способность эта во всем видеть смешное не уступала никаким испытаниям», «репутация его как забавника была уж так утверждена в батарее, что стоило ему только открыть рот и подмигнуть, чтобы произвести общий хохот». Другой солдат — «тот самый бомбардир Антонов, который еще, в тридцать седьмом году, втроем оставшись при одном орудии, без прикрытия, отстреливался от сильного неприятеля и с двумя пулями в ляжке продолжал идти около орудия и заряжать его. Даже пороки Антонова в изображении Толстого оборачиваются своего рода достоинствами: когда Антонов бывал пьян, «он дрался и буянил не столько для собственного удовольствия, сколько для поддержания духа всего солдатства, которого он чувствовал себя представителем».

Подчеркивая различие солдатских типов, Толстой вместе с тем создает в рассказе обобщенный образ русского солдата. Этот образ выступает на передний план в особо опасные, трудные или трагические моменты. Писатель подчеркивает национальную основу этого образа. «Я всегда и везде, — признается рассказчик, — особенно на Кавказе, замечал особенный такт у нашего солдата во время опасности умалчивать и обходить те вещи, которые могли бы невыгодно действовать на дух товарищей. Дух русского солдата не основан так, как храбрость южных народов, на скоро воспламеняемом и остывающем энтузиазме: его так же трудно разжечь, как и заставить упасть духом. Для него не нужны эффекты, речи, воинственные крики, песни и барабаны: для него нужны, напротив, спокойствие, порядок и отсутствие всего натянутого. В русском, настоящем русском солдате никогда не заметите хвастовства, ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности: напротив, скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность, составляют отличительные черты его характера».