Леди и война. Цветы из пепла - Карина Демина

Тисса подумала и согласилась.

Разве пучина порока испугает человека, который ночью под одеялом ел краденые у детей конфеты?

Глава 22

ДРЕВНИЙ ЧЕЛОВЕК

Вдруг как в сказке скрипнула дверь…{18}

Бьярни Медвежья лапа собирался на тинг{19} с тяжелым сердцем. Молча раздели его жены, растерли такое ныне неподатливое тело остатками мази на змеином жиру, перевязали красные рты ран, которые – вот же прокляли боги – не желали закрываться полосами шрамов. Замотали кривую руку тряпьем.

Асвейг, чьи глаза побелели от слез, поднесла чистую рубаху.

Грюнн, за зиму утратившая остатки красоты, помогла обуться.

Набросили на плечи старый плащ из шкуры черного медведя, которого Бьярни поборол, когда еще искал руки своей Трин. И впервые поблагодарил он богов, что не позволили ей дожить до такого позора. Вот только смотрела на него Трин глазами дочери, прекрасной Сольвейг. И не было в тех глазах упрека.

– Пусть волки сожрут его печень, – шептала Асвейг, расчесывая волосы падчерицы белым невестиным гребнем. В тугие косы заплетала, перевивая гнилыми нитями, скрепляя проклятье.

– Пусть вороны выклюют глаза. – Грюнн подшивала к длинной юбке мышиные кости.

И отворачивался Бьярни Медвежья лапа, потому как чудилось – его проклинают…

– Есть еще время, – сказал он дочери, но та покачала головой.

Верно. Куда бежать? Не осталось на Островах наглеца, который дерзнет отобрать у Бергтора Две реки законную невесту… а если найдется, то недолго ему жить. И пусть готов Медвежья лапа отдать дочь на милость моря, прослыв нидингом и клятвопреступником, но не пощадит Бергтор ни жен, ни детей…

Нет, с тяжелым сердцем шел он на тинг.

Место их было у самой черты Большого круга. И вновь, как в прежний год, не нашлось никого, кто бы сел рядом с Бьярни. Страшились ли люди неудачей заразиться либо же вызывать гнев Бергтора – не ясно. А так давно – три зимы всего прошло – сидел Бьярни на плоском камне. В его ногах шкуры расстилали, ему приносили дары, а он, принимая благосклонно, одаривал ярлов золотыми кольцами.

– Здесь можно сесть?

Чужак. Совсем чужак, если не нашлось никого, кто остерег бы садиться рядом с Бьярни. Откуда только взялся такой? Нет, на тинг случалось попадать чужакам из тех, которые желали в род войти. Вот и сегодня Хьялви Волчья грива привел смуглокожего, будто подкопченного, парня. По правилам привел. Босым и простоволосым, наряженным в холщовую рубаху, которую выткала старшая жена Хьялви. Она же стояла рядом, держа парня за руку, будто бы и вправду был он ее ребенком…

…а этот сам по себе.

Невысокий. Сутулый. Взъерошенный какой-то. И масти непонятной, пегой. Глаза вот желтые, аккурат как солнечный камень, который жены морю отдавали, прося богов вернуть Бьярни здоровье. Да, видно, маловат оказался выкуп.

– Садись, коль не боишься. – Бьярни обнял Сольвейг, которая мелко вздрагивала. Чужак напугал? Или муж будущий?

– Я. Не боюсь.

Он говорил чисто, но медленно. И слова произносил как-то… иначе.

…что-то слышал Бьярни Медвежья лапа про желтые глаза.

Что?

А чужак усадил рядом с Сольвейг женщину, темную, тощую, что ворона. Волосы обрезаны коротко, как у гулящей, но шуба на ней дорогая, песцовая. Такую девкам не дарят… и смотрит она на Бьярни с усмешкой, но без отвращения, напротив, с любопытством.

Вторая, темнолицая, шрамами покрытая, рядом держится. У этой волосы длинные, в косы заплетенные, скрепленные монетками и костями, точно у ведьмы. А на поясе ножи висят. И сдается Бьярни, что не красоты ради висят.

Коротковолосая повернулась к чужаку. Спросила что-то. Не понимает обычной речи?

– Моя жена…

…все-таки жена, хоть бы обручальных браслетов и не носит. Да и то, мало ли какие за морем обычаи, может, и волосы ничего не значат.

– …спрашивает, как давно случилось несчастье.

Чужак не садится, держится позади жены и руку на плечо положил, обозначая, что женщина эта ему принадлежит. А вторая отступает и становится так, чтобы видеть и круг, и камни, и людей, которые оглядываются, шепчутся, небось обсуждают, откуда эти взялись.

А Бьярни, кажется, вспомнил, где слышал о людях с желтыми глазами. От старухи Алвы, которая в отцовском доме век доживала, платила за очаг и похлебку историями своими.

Но то ж сказки…

– Четвертая зима будет, – ответил Бьярни на вопрос.

Будет. Уже идет с осенними ветрами. И что теперь попросит Бергтор, некогда любимый младший брат, за свою заботу? Или ничего не попросит, но позволит богам прибрать неспокойную душу Бьярни, его жен и последнего оставшегося в живых сына. Дочерей, если повезет, подарит кому-то… или себе возьмет.

А женщина смотрела, ожидая продолжения истории. Чужак ей не переводил, и выходит, что сама понимала?

– Земля тряслась.

Бьярни говорил медленно, отчетливо произнося каждое слово.

– Опорная балка затрещала. Грозила рухнуть. Я держал…

…не удержал. Все ушли из дома, только Трин Серебряноволосая не захотела без него, всегда упрямою была, даром, что дочь ярла… обещала, что вместе умрут, а ушла, не дождавшись.

Бьярни помнит, как хрустнуло у него в спине, и руки стали словно чужие. Как посыпалась труха. И щепки. И камни. И надо было бы бежать, а у него ноги не идут… и Трин потянула за собой, говоря, что успеют. Не успели. Сколько он потом пролежал под завалами?

И в лихорадке горел, отходил, да не ушел вовсе.

Очнулся. Выбирался год, который как-то еще протянули. А Бергтор объявил себя хозяином Хратгоара, и не нашлось никого, кто бы оспорил эти слова.

И тут понял Бьярни Медвежья лапа, для чего чужак пришел на тинг, но только страшно было поверить в такую удачу. Только крепче обнял он Сольвейг и сказал так:

– Он не примет твой вызов.

– Почему?

Чужак прищурился. Не стал говорить, что ошибся Бьярни в своем предположении.

– Потому что неглуп. Зачем воевать с тем, о ком ничего не знаешь, если закон позволяет уйти от войны без позора.

– И что посоветуешь?

А взгляд сделался колючим, настороженным. Желтоглазый явно видел больше, нежели прочие люди… в сказках старухи Алвы и об этом говорилось.

– У ног Бергтора будут сидеть его жены. И если ты скажешь, что Бергтор прячется за женскими юбками, что он сам подобен иве злата, громко скажешь, чтобы каждый услышал, он должен будет тебя убить. Иначе эти слова запомнят и станут повторять.