Моя профессия ураган - Люда и Игорь Тимуриды

Сознание! Но оно — динамика, психодинамика, чувство… Вне действия, движения, мысли — оно (Сознание) не существует, вернее не проявляется. Оно выявляется в мысли, в чувстве, в ощущении, в Любви… Оно есть смысл, Синтез по своей сущности…

Возвращаясь к настоящему, к обострению всех чувств при выявлении Сознания, я еще раз поняла, как этот прилив психической энергии, то есть интенсивности Сознания, углубляет все чувства у творцов, ученых, ибо что есть наблюдательность, как не Сознание, Синтез? Из хаоса нервных импульсов более мощное Сознание, мощный охват вычленяет более глубокие модели, глубокий Синтез… Давно доказано, что наше собственное восприятие есть Сознание, Синтез, ибо прозревшие слепые, например, не видят здания выше протянутой руки, ибо у них нет этой модели, и они раньше не могли ее ощупать… Потому, как ни странно, именно люди творчества получают углубление своих чувств через приливы психической энергии, духа, психодинамики, психоинтенсивности, ибо Сознание у них работает… Впрочем, элементарная тренировка наблюдательности уже есть примитивное выявление Сознания…

Иван Бунин, известный русский писатель, лауреат Нобелевской премии, вспоминал:

— Да, я обладаю настолько острым зрением, — рассказывал Иван Алексеевич, — что могу разглядеть звезды, видимые другими лишь в телескоп. И слух поразительный.

Бывало, скажу своим: скоро к крыльцу подъедут такие-то! Мне сначала не верили, потом убедились — я за несколько верст не только мог слышать звон колокольчиков, но даже по их звуку определить — кто именно едет. Что касается обоняния, то оно у меня просто фантастичное. Запахи я, однажды услыхав, запоминаю со всеми их особенностями и своеобразием на всю жизнь.

И по сей день я знаю запах любого цветка. Завяжи мне глаза, я все равно могу определить лишь по оттенкам аромата, какая это роза — белая или красная. Ощущение это было даже чувственным.

— Раз со мной такой случай был, — продолжал Иван Алексеевич. — Поехали мы с моей первой женой Аней Цакни к ее друзьям, на дачу под Одессой. Выхожу в сад вечером и чувствую — тонко, нежно и скромно, сквозь все пьянящие, роскошные запахи южных цветов, тянет резедой.

— А у вас тут и резеда, — говорю хозяйке, а она меня на смех подняла. — Никакой резеды нет! Розы, олеандры, акации и мало ли что еще, но только не резеда. Хоть у вас и нюх, как у охотничьей собаки, но ошибаетесь, Ваня. Спросите садовника.

— Пари предлагаю — на пятьсот рублей! — заявил я.

Моя жена возмутилась:

— Зачем тебе это надо? Ведь проиграешь как пить дать.

Но пари все же состоялось. И я выиграл его. Всю ночь до зари во всех клумбах — а их было много — искал. И нашел таки резеду, спрятавшуюся под каким-то листом. И как я был счастлив. Встал на колени и поцеловал землю, на которой она росла. До резеды даже не дотронулся, не посмел, такой она мне показалась девственно невинной и недоступной. Я плакал от радости”. (Из книги Валентин Лавров “Иван Бунин в эмиграции”.)

Известны приливы психоинтенсивности у многих выдающихся творцов и ученых. У них обострялось зрение, слух, восприятие красок до чудовищности, они видели на громадных расстояниях лучше, чем в бинокль. Известный гений Тесла чуть не сошел с ума, ибо слух его спонтанно обострился до такой степени, что каждый шорох казался ему громом. Михаил Чехов чуть не тронулся, ибо он в приливах психоинтенсивности слышал разговоры людей за многие километры… Кстати, Йоги сознательно обостряют свое восприятие наблюдательностью, но учат его контролировать и отключать по желанию, то есть в любой момент отключаться (не слышать, не видеть), чтобы не страдать…

Карета была все ближе… Господи, эта дурацкая извилистая дорога с горки…

Если она появится тут, когда тут уже будут тэйвонту, то в ней мне не будет никакого смысла — садиться на глазах у сверхбойцов, это самоубийство… Не избей меня тот шустрый недоумок с поразительной реакцией до потери пульса, то я может быть и посражалась бы с ними… Впрочем, загнанный волк только опасней!!!

Он так и не сумел меня убить. Дурак, сволочь! А может, это я сволочь, а он дурак? Не поймешь… все так перепуталось в голове… Я еле слышно застонала от боли…

Боже, шум уже в квартале рядом, какие-то крики… Сколько минут жизни мне осталось? Не хочу никуда идти!

Вставай! — ударила воля.

…Это не карета, а колесница, пролетка, которую можно гнать на ристалищах! — вдруг поняла я, увидев перед собой пролетку… А в ней франт!!!

Я едва поняла, что мне нужно туда попасть, когда колесница оказалась передо мной… Собрав все свои силы, я, пробежавшись и воспользовавшись замедлением перед извилистым поворотом, незаметно прыгнула на место для лакея сзади, которое пустовало… И на котором так любят прокатиться уличные мальчишки, рискуя головой…

Шум уже раздавался совсем близко… Скоро они выйдут на виллы… И я окажусь в пределах видимости — поняла я. И тогда уже не уйти.

— Как глупо! — в отчаянье подумала я, закусив губы до крови. Можно было бы вышибить владельцев из колесницы, за какого-то лорда сердце у меня не болело… Но сил обогнать и перебраться на место кучера и владельца, наслаждающего скачкой, у меня не было…

Но тут кучер, услышав сзади в кварталах подозрительный шум, сомневаться в настроении источников которых не приходилось — они были в ярости — погнал изо всех сил… Кому охота попасться под руку разъяренным тэйвонту? Или просто всунутся в схватку? По счастью, колесница вышла на ровную дорогу (а в столице они были выложены плитками) и понеслась изо всех сил прочь от этого квартала… Мне ничего не оставалось, как помахать тэйвонту рукой… Впрочем, меня скрыли дома, и они этого не видели…

Мы ехали минут двадцать… Кейявир все-таки большой город — столица! Не меньше пятидесяти километров в диаметре, считая пригороды… Я не расслаблялась, и зорко смотрела по сторонам, хотя была довольна. С места кучера меня никто не видел — закрыта была задней стенкой от них, и вскоре я уже довольно сидела на доске, размахивая ногами, свесив их вниз. В кармане моем были вишни, которыми я совершенно автоматически набила карманы, когда уходила с базара. Не пропадать же добру — торговцы куда-то смотались! Нехорошо. Самое смешное, я сама не помнила, как я это сделала. А теперь я ела вишни, болтала ногами и пуляла косточки в случайных прохожих, махая им руками. Достав зеркальце, я убедилась, что мое лицо совершенно чумазое, так что и мама родная не могла узнать, и я поняла, что веду себя совершенно отвратительно, как беспризорный сорванец. Но ничего не могла с собой поделать — вишни ведь еще не были съедены! А есть хотелось ужасно! Не выкидывать же их! Такие вкусные! Это было бы совершенно по детски!

И тут, на повороте на одном из холмов мой взгляд увидел такое, что я подавилась, выплюнув вишню — мелькнувшего мгновения мне было достаточно, чтобы увидеть с высоты, как вдали скачут на конях множество тэйвонту.

С открытым ртом я глядела в ту сторону, где они скрылись. А потом, поняв, что мне надо готовиться, тщательно вытерла руки о платье от вишневого сока…

Глава 50

И тут карета въехала внутрь какого-то громадного двора. Я и опомниться не успела, как открыли и закрыли громадные ворота. Что ж, меня это устраивало.

Я и не заметила, как пролетка остановилась… Соскочить было делом одного мгновения… Будто я тут так и надо, я нагло подошла к приехавшим и бессовестно спросила:

— Помочь?

Они удивленно пожали плечами, странно поглядев на меня. Их было двое — аристократ и кучер. Неохотно поглядев на меня, аристократ скрепя сердцем протянул ко мне руку.

Я недоуменно посмотрела на нее. Они явно от меня чего-то ждали. Поскольку я не могла понять, чего от меня ждут, я положила в его ладонь из кармана жменю вишень. По тому, как он на меня глянул, а потом уставился на эти вишни, мне показалось, что меня сейчас задушат. Аристократ выругался, и, не в силах просто выкинуть их по своей утонченности, как ему хотелось, прочь, брезгливо передал эту жменю кучеру, судорожно вытирая ладонь изысканным шелковым платочком. А потом в ярости посмотрел на своего кучера, который меланхолично автоматически начал поедать вишни, бросая их себе в рот с идиотской ухмылкой на лице, смотря на меня так, будто впервые увидел идиотку…

Я с удивлением рассматривала их — странно они как-то себя ведут! От моего недоуменного изучающего взгляда, точно они сделали что-то неприличное, обнаружив вдруг, что они гады, у аристократа раскрылся рот.

— Веди! — рявкнул он.

Я пожала плечами и повела. Куда — представляла крайне смутно, точнее, совсем не представляла, куда они хотят. Но раз они хотят, то я их и повела. Храбро.

Сами попросили, а потом и говорили. Сами и напросились… Я уверенно шла по сплетению незнакомых коридоров, гордо неся свою голову и поворачивая в раскрытую дверь, придерживаясь правила левой руки. Убежденная, что куда бы не идти, все равно они куда-то приведут. А мне сейчас было все равно куда идти — лишь бы подальше от тэйвонту. Подсобных помещений в таком амфитеатре для труппы и слуг явно было множество…