Очерки Боза, Наш приход - Чарльз Диккенс

Умилительная сцена замешательства — стыдливый румянец, прикрытый батистовым платочком, — быстрый лепет на ушко младшей сестре.

— Амелия, душенька, брось ты за сестру, — приказала дородная дама и тут же, оборотясь к своему соседу, живой рекламе Роулрндовской Помады для Волос, заметила: — Уж очень она робка и застенчива, моя Джейн, но я, право, не могу бранить ее за это. Скромность и невинность украшают девицу, и мне даже порой хотелось бы, чтобы Амелия больше походила на сестру.

Джентльмен с бакенбардами шепотом выразил свое одобрение.

— Ну что же ты, душенька! — сказала дородная дама.

Мисс Амелия взяла стаканчик и бросила — сначала за сестру, потом за себя. Выпало первый раз восемь, второй — десять.

— Не правда ли, она мила? — шепнула дородная дама своему соседу с другой стороны, довольно тощему юнцу.

— Прелестна!

— АЛ сколько в ней жизни! Признаться, тут я разделяю ваш вкус. Меня пленяет эта бойкость, эта жизнерадостность. Ах! (Вздох.) Как бы мне хотелось, чтобы бедняжка Джейн была хоть немного похожа на Амелию!

Молодой человек кивнул головой в знак того, что вполне понимает чувства дородной дамы; он, так же как и джентльмен с бакенбардами, был убежден, что нашел свой идеал.

— Кто это? — спросил мистер Симон Тагс у миссис Уотерс, указывая на приземистую особу в синем бархатном токе с перьями, которая появилась на подмостках сопровождаемая толстым мужчиной в узких черных панталонах.

— Миссис Типпин, артистка лондонских театров, — ответила Белинда, справившись с программой концерта.

Высокоталантливая Типпин удостоила поклоном публику, встретившую ее рукоплесканиями и криками «браво!», а затем, подойдя к фортепьяно, исполнила популярную песенку «Скажи хоть слово» под аккомпанемент мистера Типпина; после чего мистер Типпин исполнил комические куплеты под аккомпанемент миссис Типпин; и шумное одобрение слушателей перешло в настоящую бурю восторга после вариаций, которые исполнила на гитаре мисс Типпин под аккомпанемент мистера Типпина-младшего.

Так прошел этот вечер; и так проводили все свои дни и вечера Тагсы и Уотерсы в течение целых тести недель. Утром взморье — в полдень ослы — после полудня мол вечером курзал; и всюду одни и те же лица.

Ровно через шесть недель выдался прекрасный вечер; луна ярко светила над спокойным морем, которое тихо плескалось у подножия высоких, мрачных утесов — так тихо, что, должно быть, убаюкивало взрослых рыб, не потревожив уже спящих рыбенышей, — и в свете луны пытливый наблюдатель (если бы нашелся такой) мог бы разглядеть две фигуры, неподвижно сидевшие на одной из тех деревянных скамеек, что расставлены вдоль обрыва. Они сидели там уже два часа, и луна за это время успела пройти полнеба, а они так и не пошевелились ни разу. Поредела и рассеялась толпа гуляющих, замерла вдали песня бродячих музыкантов; один за другим загорались в окнах домов огни; один за другим прошли мимо солдаты пограничной охраны,{72} направляясь на своп уединенные посты, — а они вс? сидели, не двигаясь с места. Густая тень скрывала их почти целиком, но в лунном свете отчетливо виден был пюсовый башмачок и блестел атласный галстук. Мистер Симон Тагс и миссис Уотерс вот кто сидел на этой скамье. Они не разговаривали, только молча глядели на море.

— Завтра должен вернуться Уолтер, — прервав, наконец, тишину, грустно сказала капитанша.

Со вздохом, похожим на порыв ветра в разросшихся кустах крыжовника, мистер Симон Тагс отозвался:

— Увы, да.

— О Симон! — продолжала Белинда. — Эта неделя безмятежного счастья, целомудренных радостей нашей платонической любви — это слишком много для меня.

Симон чуть было не сказал, что для него это слишком мало, но вовремя удержался и лишь невнятно пробормотал что-то в ответ.

— И подумать только, — воскликнула Белинда, — подумать только, что даже от этого невинного проблеска счастья мы теперь должны отказаться навеки!

— О, не говорите так, Белинда, — воскликнул впечатлительный Симон, и две крупные слезы, догоняя одна другую, скатились по его бледному лицу, благо оно было такое длинное, что для гонки вполне хватило места. — Не говорите «навеки».

— Так нужно, — отвечала Белинда.

— Но почему? — взмолился Симон. — Почему? Ведь наши платонические отношения до того безгрешны, что даже ваш муж, я уверен, не усмотрит в них ничего дурного.

— Мой муж! — вскричала Белинда. — Вы его плохо знаете. Он ревнив и мстителен; в своей ревности он доходит до бешенства, а в жажде мщения не знает пощады! Вы хотите, чтобы он убил вас у меня на глазах?

Срывающимся от волнения голосом мистер Симон Тагс признался в своем нежелании подвергнуться упомянутой процедуре на глазах у кого бы то ни было.

— Тогда мы должны расстаться, — сказала капитанша Уотерс. — Пусть этот вечер будет последним. А теперь пора домой; уже поздно.

Мистер Симон Тагс уныло помог ей встать и проводил ее до дому. Он медлил с прощанием — его рука ощутила платоническое пожатие ее руки.

— Доброй ночи! — сказал он колеблясь.

— Доброй ночи, — всхлипнула Белинда. Мистер Тагс все медлил. — А вы разве не войдете, сэр? — спросила служанка, отворившая дверь. Мистер Тагс колебался. Ах, эти колебания! Но все же он вошел.

— Доброй ночи! — снова сказал мистер Симон Тагс, когда они очутились в гостиной.

— Доброй ночи! — ответила Белинда. — И если когда-нибудь в жизни мне… Тс! — Она смолкла и прислушалась, вперив остановившийся от ужаса взгляд в посеревшую физиономию мистера Симона Тагса. Кто-то стучал в парадную дверь.

— Мой муж! — прошептала Белинда: внизу послышался голос капитана.

— И мои родные! — прибавил Симон: голоса Тагсов уже разносились по лестнице.

— Прячьтесь! Прячьтесь! — сдавленным голосом воскликнула миссис Уотерс, указывая на окно, плотно задернутое кретоновыми занавесями.

— Но я ничего дурного не сделал! — снова заколебался мистер Симон.

— Прячьтесь! — вне себя настаивала Белинда. — Прячьтесь, или вы погибли. — Последний довод оказался неотразимым. Устрашенный Симон юркнул за занавеси с пантомимической поспешностью.

Те же, капитан, Джозеф Тагс, миссис Тагс и Мари.

— Познакомься, дорогая, — сказал капитан. — Лейтенант Гроб.

Мистер Симой услышал топанье подбитых железом сапог и хриплый голос, благодаривший за оказанную честь. Потом лейтенант уселся за стол, громыхнув по полу саблей. У мистера Симона от страха мутился рассудок.

— Где у нас бренди, дорогая? — спросил капитан.

Вот это положение! Они, чего доброго, вздумают пировать тут всю ночь, а мистер Симон Тагс должен сидеть за занавесью, боясь перенести дух.

— Сигару, Гроб! — предложил капитан.

Надо сказать, что мистер Симон Тагс совершенно на выносил табачного дыма; если он закуривал сам, это вынуждало его немедленно искать уединения; если при нем курили другие, это вызывало у него сильнейший кашель, Что до капитана Уотерса, то он был завзятым курильщиком; таким же оказался и его друг лейтенант; а Джозеф. Тагс не отставал от них обоих. Гостиная была невелика, дверь заперта, сигары крепки; клубы дыма вскоре заполнили комнату и мало-помалу стали проникать сквозь кретон занавесей. Мистер Симон Тагс зажимал нос, рот, старался не дышать, но ничто не помогло: кашель все-таки вырвался.

— Ах, господи! — сказал капитан. — Прошу прощения, мисс Тагс. Вы не любите, когда курят?

— Напротив, очень люблю, — сказала Мари.

— Но дым раздражает вам горло?

— Вовсе нет.

— Однако вы только что закашлялись.

— Что вы, капитан Уотерс? И не думала даже.

— Но я слышал кашель, — настаивал капитан.

— И я тоже, — сказал Гроб. Но никто не признавался.

— Почудилось, — решил капитан.

— Должно быть, — поддакнул Гроб.

Еще сигары — еще больше дыма — снова кашель: сдавленный, но слышный.

— Что за чертовщина! — сказал капитан, озираясь.

— Чудеса! — воскликнул ничего не подозревающий мистер Джозеф Тагс.

Лейтенант Гроб посмотрел на всех по очереди с таинственным видом; затем отложил свою сигару; затем на цыпочках сделал несколько шагов к окну и, оглянувшись, большим пальцем через плечо указал на занавесь.

— Гроб! — крикнул капитан, вскочив из-за стола. — Что это значит?

Вместо ответа лейтенант отдернул занавесь — и перед присутствующими предстал мистер Симон Тагс, помертвевший от страха и посиневший от сдерживаемого кашля.

— Что я вижу! — в бешенстве закричал капитан. — Гроб! Вашу саблю!

— Симон! — завопили Тагсы.

— Пощады! — простонала Белинда.

— Платонически! — прохрипел Симон.

— Саблю мне! — взревел капитан. — Пустите, Гроб, — негодяй заплатит жизнью.

— Караул, убивают! — завизжали Тагсы.