Время, Люди, Власть. Воспоминания. Книга 1. Часть 2 - Никита Хрущев

А пока ходили вдоль Днепра, смотрели на него и просто радовались. Пели хорошую песню, я и сейчас ее очень люблю, она у меня записана на магнитофоне. Слова к ней написал поэт Долматовский: "Ой, Днiпро, Днiпро"[233]. Отличная песня. В тяжелейшие времена нашего поражения, отступления, оставления Украины многие украинцы обретали в этой песне надежду, что вернемся мы на Днепр. И вот мы пришли к нему, священной для украинского народа реке. Вышли же на Днепр севернее Киева 38-я и 40-я армии, а 3-я Гвардейская танковая и 27-я армии немного южнее Переяслава. 40-я армия генерала Москаленко (потом ею командовал Жмаченко) вышла в район Ржищева. 38-я армия генерала Чибисова (затем ее возглавил Москаленко) создала себе плацдарм в районе Межигорья[234]. После боев на Курской дуге некоторые другие армии нашего фронта попали в резерв Верховного Главнокомандования, им предоставили возможность пополниться и отдохнуть, поскольку фронт в ширину у нас сузился. Позднее мне рассказывал Москаленко, как он на плоту без мотора переправлялся через Днепр. Плот был составлен из каких-то обломков деревянных построек. Когда он добрался до середины реки, как раз налетели немецкие самолеты. Они бомбили все, что плыло по Днепру, и Москаленко попал в тяжелую обстановку, но благополучно добрался до правого берега и не пострадал. А мы с Николаем Федоровичем Ватутиным переправлялись на правый берег на катере. Посредине реки у нас вдруг заглох мотор. Летали вражеские самолеты, но не бомбили, и только немецкая артиллерия вела огонь вслепую по Днепру, чтобы мешать переправе войск. Вскоре мы расширили свой плацдарм и перебросили войска на Правобережье. 3-ю Гвардейскую танковую армию, которой командовал генерал Рыбалко[235], замечательный, уважаемый мною военачальник, мы переправили сначала на Букринский плацдарм[236], имея в виду ударить оттуда в сторону Киева, с юга. Мы считали, что там ровная местность. Но на Букринском плацдарме она оказалась довольно пересеченной и тяжелой для наступления, а хорошей для обороны. Дважды мы там наступали, однако успеха не добились, потеряли некоторое количество танков и прекратили наступление[237]. В это время уже надвинулась осень. Шла вторая половина октября, начались дожди, земля раскисла. Это в чем-то нам благоприятствовало, потому что дожди и пасмурная погода мешали противнику вести воздушную разведку. Мы решили прекратить наступление с Букринского плацдарма и переправить танковую армию и пехоту назад, на левый берег, чтобы перебросить эти войска севернее Киева, в район Межигорья, туда, где расположились села Ново-Петровцы и Старо-Петровцы[238].

Так и поступили. Нам повезло: в то время, когда мы перебрасывали на север танковую армию, была совершенно нелетная погода. Танковая армия прошла уже километров 100, наверное, и в некоторых местах подошла прямо к Днепру, а противник не заметил этой перегруппировки. Теперь мы стали вести подготовку к наступлению на участке севернее Киева, из района Вышгорода. Там был довольно оголенный плацдарм[239], а дальше тянулись лес и устье реки Ирпень: в целом небольшое пространство было, но вполне достаточное для сосредоточения войск и нанесения удара по немцам. На крайнем правом крыле нашего фронта, когда мы подошли к Киеву, Верховное главнокомандование передало нам из состава Центрального фронта Рокоссовского 13-ю и 60-ю армии. Командовали ими очень хорошие генералы Пухов и Черняховский[240], и мы были довольны, получив такие армии перед наступлением на Киев. Ставка предложила нам наступать не там, где мы выбрали место в районе Ново-Петровцев, а еще севернее, ближе к городу Козелец. Это от Киева километрах в 60. Там как раз была расположена 60-я армия, она-то и должна была начать наступление, а затем включились бы 38-я и другие армии, стоявшие южнее. Так мы и стали готовиться. Поехали в 38-ю, к Чибисову. Его штаб располагался в лесу, неподалеку от реки Десны. Забыл, как называлось это село, бедное такое, земли там плохие, песчаные. Когда мы с Ватутиным ехали к Чибисову, я увидел двух повешенных. Тогда был отдан приказ, разрешающий вешать предателей местным жителям с тем, чтобы дать им удовлетворение, потому что над ними эти предатели раньше издевались. Если их ловили, то разрешалось судить их на месте и сразу вешать. И вот висели два человека: один - заросший такой бородой, что она резко оттеняла лицо, черной густой бородой. Видимо, еще не старик, а отпустил бороду. Может быть, он пользовался ею, как маской? Когда мы зашли к Чибисову и он доложил обстановку, я спросил: "Товарищ Чибисов, мы видели двух повешенных. Что это значит? Что это за люди? Какое они совершили преступление и кто их вешал?". "Он ответил: "Да, теперь такие стали порядки. Дали им права, вот они поймали и повесили".

Мне очень не понравился его ответ. Он, видимо, сам не разобрался, кто там был повешен и за что. Я вышел из помещения (а тут ходил народ) и спросил: "Вон висят люди. Что это за люди? Вы их знаете?". "Как же, знаем". - "Ну, и кто же это?". "Повешен наш кузнец. Это мы его повесили". Потом говоривший назвал и второго повешенного. "За что же вы их? Какое они преступление совершили?". "Когда немцы пришли, кузнец выдавал коммунистов и комсомольцев. Он выдал нашу учительницу, и немцы ее повесили. Поэтому и мы его повесили как предателя". - "А те, которые были старостами при немцах, они убежали?". "Нет, наш не убежал. Это очень хороший, честный человек. Он помогал партизанам, и мы его оберегаем, несмотря на то, что он был старостой. Он был старостой, потому что его назначили, надо же было кого-то назначить. Мы считаем, что он делал все, что в его силах, чтобы спасти село, спасти людей". Я возвратился в помещение и сказал: "Товарищ Чибисов, вот вы говорите, что творят беззаконие, а вы бы послушали людей. Они утверждают, что те заслужили свое наказание. А относительно старосты, который был при немцах, считают, что он достоин защиты, и оберегают его. Так что дело обстоит не так, как вы говорите: ловят без разбора и вешают. Нет, они разбираются, кого защитить, а кого наказать". Вообще генерал Чибисов был мне несимпатичен. Характер его мне крайне не нравился.

Я уже раньше говорил об этом и повторяю сейчас. Итак, мы получили приказ наступать западнее Козельца. Это - ориентир, а не то, что буквально там стояли наши войска. Они уже были за Днепром. Поехали мы и в 60-ю армию. Мне хотелось познакомиться с ее командующим генералом Черняховским. Очень уж он привлекал к себе внимание. Слухи, которые до меня доходили, свидетельствовали о том, что это очень перспективный человек и молодой еще по возрасту генерал[241]. Приехали. Он произвел на нас впечатление своим умом и докладом, который он сделал со знанием обстановки, расположил к себе. Наступать? Он знал, когда надо наступать! Приказ был спущен, и он тщательно готовился к наступлению, причем довольно категорично сказал, что время, которое ему дали для подготовки наступления, его не устраивает, надо бы еще три дня. Я уже рассказывал, как реагировал Ватутин, когда Трофименко попросил у него несколько сместить удар с того направления, которое было назначено ранее. А тут Черняховский требует, чтобы отложили наступление на три дня, хотя Ставка приказала наступать такого-то числа. Ватутин вскипел и стал доказывать, что приказ надо уважать и выполнять. Ну, вижу я, что он просто не слушает Черняховского, и говорю: "Николай Федорович, пусть он нам доложит, зачем ему нужно три дня?". И вижу, что у Черняховского тоже глаза уже засверкали и что он тоже может проявить свой характер. "А вот, - отвечает, - почему. У меня роты имеют такое-то количество солдат. Запасный полк находится на таком-то направлении. Сейчас он на марше, прибудет тогда-то. Пополнение я смогу дать в роты, которые будут наступать, буквально вечером накануне наступления. А утром - наступать. Командиры рот совершенно не ознакомятся с людьми, которых они получат. Не обнюхаются между собой солдаты, а командир не только не изучит новичков, но даже не познакомится с ними. Как же можно так наступать? Можно лишь людей потерять и не решить задачу. Дайте мне три дня. Придут люди. Я с ними поработаю и тогда буду уверен, что решу задачу, сломлю сопротивление противника, который стоит передо мной, и разовью наступление в том направлении, которое указано в приказе". Я: "Давайте сделаем перерыв в работе, отдохнем".