На край света (трилогия) - Уильям Голдинг

– Так вы не помните? Или вам удобнее забыть?

– Лучше бы вам объясниться. Что именно я сказал и что я вам обещал?

– Если вы забыли, то напоминать мне неловко.

– Последний раз – пока у меня голова не лопнула – о Господи! Последний раз спрашиваю: объясните вы мне наконец, что я такого сказал?!

– В вашей старой каюте, когда мы говорили о Колли, я сказал: «У меня нет покровителя». Вы тут же ответили: «Не будьте так уверены, мистер Саммерс!». Это ваши слова – отрицайте, если хотите!

– Но это же не предложение покровительства! Я лишь хотел выразить свое уважение, искреннее желание завязать с вами дружбу. А оказывать вам покровительство – это настолько же выше моих возможностей, насколько недостойно вас.

– Не продолжайте. Я ошибся в нас обоих. Желаю вам хорошего дня.

– Мистер Саммерс! Вернитесь!

Долгая пауза.

– Зачем, сэр?

– Вы меня вынуждаете… Однако же, какая конфузия! А корабль – вот черт! – может утонуть. Что за смехотворное положение для нас обоих! Но хватит об этом. Дневник, который я вел для крестного и в котором, по-вашему, нет ничего, кроме жалоб на капитана, – прочтите его, если вам угодно. Этот дневник ляжет перед крестным, перед титулованной особой, имеющей большое влияние в правительстве. Он прочтет каждую страницу. Возьмите его, сэр, разрежьте парусину, прочтите все до последнего слова. Я… Вы найдете там настоящий панегирик в вашу честь. Едва ли есть страница, на которой ваше имя, поступки, ваш характер не упоминались бы со словами уважения, и, смею сказать, восхищения и преклонения. Это все, что я мог для вас сделать – и сделал.

Повисла долгая пауза. Мы не смотрели друг на друга. Наконец Чарльз хрипло произнес:

– Что ж, мистер Тальбот, теперь вы знаете, что я недостоин ни вашего восхищения, ни вашей заботы.

– Не говорите так!

Мы стояли друг перед другом. Каждый из нас привычно упирался в пол распрямленной ногой, постоянно сгибая и разгибая другую. Несмотря на серьезность разговора – или же именно потому, – я остро ощущал комичность ситуации, но сейчас не время было это показывать. Мистер Саммерс заговорил дрожащим от волнения голосом:

– У меня нет семьи, мистер Тальбот, и жениться я не намерен. Но я способен на сильную и глубокую дружескую привязанность. Люди, как и канаты, имеют предел прочности. Потерять ваше покровительство, видеть, как более молодой человек, имеющий все преимущества, которых я лишен, поднимается на ступень, куда у меня нет надежды…

– Постойте, постойте! Если бы вы только знали о моей низости, о попытках плести интриги… Не говоря уж о самолюбии, которое я теперь воспринимаю… Я и сам не могу сказать как. По сравнению с вами я жалок – вот как обстоит дело. Я почту за величайшую честь ваше согласие продолжить нашу дружбу.

Он неожиданно шагнул вперед.

– Это больше, чем я смею надеяться – или заслуживаю. О, у вас совершенно измученный вид, сэр! Не расстраивайтесь так. Тучи рассеются. В последнее время вам выпало столько тягостных испытаний! Боюсь, своим поведением я прибавил вам забот.

– Я слишком многое узнал, вот в чем дело. Мужчины и женщины… Только не смейтесь – я намеревался благоразумно и рассудительно наблюдать за их природой со стороны, однако мои сношения с вами… И с ней, и с беднягой Виллером… Прошу вас, не обращайте внимания, эти невольные слезы – результат многочисленных моих ушибов. Господи, человек, который…

– Сколько вам лет?

Когда я ответил, он воскликнул:

– Всего-то?!

– А что вас удивляет? Сколько же мне лет, по-вашему?

– Я думал – больше. Гораздо больше.

Неприступное выражение лица его совершенно изменилось. Я, помедлив, протянул Чарльзу руку, и он, великодушный как истинный англичанин, схватил ее двумя руками и пожал – решительным и сильным пожатием.

– Эдмунд!

– Мой дорогой друг!

Все еще чувствуя некоторую комичность нашего положения, я понял, что наступил момент, когда сдержанность неуместна, и ответил на рукопожатие Чарльза.

Постскриптум

В этой же тетради мне следует извиниться за то, что мои записи обрываются столь резко. Возможный читатель – уважаемый читатель – изведет себя в бесконечных поисках объяснения, которого ему или ей никогда не найти. Причина того, что я оставил перо, в каком-то смысле банальная и даже досадная, и в то же время она послужила основанием для всеобщего веселья. Теперь я в безопасности – на суше; я заново научился ходить по твердой земле и подозреваю – хотя, наверное, не подобает так говорить, – что наше тогдашнее веселье представляло собой род помешательства, охватившего весь корабль, как если бы прав был штурман мистер Смайлс.

Итак, коротко.

Пока я и мой дорогой друг Чарльз Саммерс пытались выпутаться из дурацкого недоразумения, Камбершам сменился с вахты. Сам я не наблюдал последовавших событий, потому что самоубийство несчастного Виллера, коему я был свидетель, весьма сильно на меня подействовало. Мне пришлось оставаться в каюте, которую нашел для меня Чарльз, и лежать там, страдая от лихорадки; можно подумать, мушкет, помимо того, что убил Виллера, еще и ранил меня. Но мне подробно рассказали о том, как все произошло.

Когда Камбершам спускался вниз, наш баталер взял его в оборот. Мистер Джонс, которого все более заботило его имущество, что было на судне, попросил мистера Камбершама уделить ему несколько секунд. Позднее Камбершам пересказывал эту беседу Чарльзу Саммерсу и другим офицерам с большим весельем.

– Мистер Камбершам, прошу меня простить, но – потонет ли наш корабль?

Судьбе оказалось угодно, чтоб Джонс обратился к офицеру, который числился крупнейшим должником баталера. Мистер Камбершам со смехом воскликнул:

– Совершенно верно, трусливый ублюдок! Этот чертов корабль потонет, и смерть заплатит все долги!

Результат вышел совсем не тот, какого ожидал мистер Камбершам. Мистер Джонс, подгоняемый всепоглощающей страстью, поспешил прочь и возвратился с пачкой долговых расписок, по коим потребовал немедленной выплаты. Камбершам отказался и посоветовал использовать эти бумаги по назначению, о котором распространяться я не имею ни малейшего желания. Отказ платить возымел на баталера такое сильное действие, что он впал в тихую панику. Он поспешно бросился в обход по кораблю, не обращая внимания на качку, из-за чего не раз подвергся опасности оказаться за бортом, поскольку меньше всего в тот миг мистер Джонс заботился о собственной безопасности. В ином человеке это было бы проявлением либо безрассудства, либо героизма – либо одновременно и того, и другого. Баталер же просто-напросто спешил обежать весь корабль, дабы получить по долговым распискам; везде его встречали отказом платить, иногда еще более грубым, чем ответ Камбершама. Полагаю, ничто, включая «прибытие Нептуна», когда мы пересекали экватор, и праздник, устроенный во время встречи с «Алкионой», не могло предоставить такого всеобщего грандиозного развлечения. Ненадолго мы и впрямь стали «счастливым кораблем»!

К тому времени, как я оправился от своей странной слабости или хвори, наступила моя очередь. Мистер Джонс принес мне огромные счета за свечи и за болеутоляющую маковую настойку. Но тут меня осенило! Я поверг его в молчание и неподвижность, заявив, что ничего ему не должен: я, мол, задолжал Виллеру, а он умер, но я, конечно же, готов надлежащим образом заплатить его наследникам и правопреемникам.

После долгих и страстных увещеваний со стороны мистера Джонса он припомнил наш предыдущий разговор.

– По крайней мере, мистер Тальбот, заплатите мне за сосуд, который заказали!

– Сосуд?

– Для вашего дневника, чтоб не утонул.

– А, припоминаю. Но с какой стати я буду платить? Разве недостаточно расписки?

Тут он издал что-то вроде радостного ржания.

– Не будет денег, мистер Тальбот, – не будет и сосуда.

Я немного поразмыслил. Как, вероятно, помнит читатель, я и вправду просил его найти мне что-то, в чем можно хранить мои записи, чтобы доверить их волнам, но просил скорее в шутку, чем всерьез. Весьма похоже на мистера Джонса – запомнить чьи-то слова, принять их за чистую монету и обратить себе на пользу. Передо мной открылась возможность расквитаться с самой Бесчеловечностью за все человечество.

– Отлично, мистер Джонс. Я куплю у вас сосуд, но при одном условии: вы найдете ему место в своей шлюпке.

Это вызвало страстные возражения. Наконец баталер согласился доставить мои записки на берег и проследить, чтобы их отослали по нужному адресу. Первый сосуд, принесенный мистером Джонсом, назывался «горшочком». Это на самом деле был маленький глиняный кувшин, и я от него наотрез отказался.

– А если вы, мистер Джонс, налетите в вашей шлюпке на камни? Вы разлетитесь, как дохлая овца на солнце, и горшочек вместе с вами.

Лицо у мистера Джонса позеленело. Что ж, в таком случае он продаст мне анкерок.

– А что такое анкерок?