Хлопок одной ладонью. Том 1. Игра на железной флейте без дырочек [OCR] - Василий Звягинцев

Никаких потерь памяти, эмоций, характера он не почувствовал. Значит, один Сашка ушел, второй остался.

Когда вернулся со своей гулянки Лихарев, он ничего не заметил. И только утром Шестаков ему сообщил, что нет здесь больше постороннего товарища Шульгина, «забрали» его те же, кто раньше подсадил, и придется им теперь работать одним.

Лихарев, похоже, обрадовался. Немедленно связался с Сильвией, обо всем ей доложил. И она тут же явилась лично, уже во второй раз, что свободно можно было расценить как потрясение всех и всяческих основ. Генералы очень редко приезжают, чтобы выслушать доклад майора, обычно все происходит наоборот.

Немедленно захотела побеседовать с товарищем Шестаковым, и он легко эту беседу, построенную по всем правилам аггрианской психологии, выдержал, потому что Шульгин просто отключился, оставив себе для контроля только аудиоканал. И Сильвия смогла узнать только то, что знал нарком «о натюрель»[79] до вчерашнего дня.

На том и расстались. Леди Спенсер приказала Валентину продолжать разработку, а сама убыла в Лондон, в значительной мере разочарованной. Она ведь договорилась с Шульгиным, что они через два-три дня встретятся в ее доме и там обо всем поговорят по-настоящему, И вот он исчез туда, откуда пришел, а она осталась в неведении о событиях как восемьдесят четвертого, так и двадцатого года.

Однако, соблюдая слово, данное Шульгину, может быть, исходя из личной порядочности, а возможно, впрок, не зная, как обернутся события, Сильвия придумала способ в любой момент переместить семью наркома в любую точку планеты, на которой гарантированно не случится военных действий надвигающейся Второй мировой.

Теперь-то это было не так актуально, Шестаков вновь попал в фавор к Сталину, и Зоя с детьми спокойно могла вернуться в собственную квартиру, но что сказано, то сказано.

А у наркома жизнь пошла интересная. Сталин изучил его доклад, собрал «узкое» заседание Политбюро — он сам, Каганович, Молотов, Ворошилов. Приглашен был также и Вознесенский, только что назначенный председателем Госплана, впоследствии, по словам Сталина, его преемник на посту Председателя Совета Министров, за это Сталиным в 1950-м году и расстрелянный в возрасте сорока семи лет. Вместе с Кузнецовым, кандидатом на пост Генсека, и еще несколькими сотнями человек по «ленинградскому делу».

Лихарев по обычаю пристроился со звукозаписывающей аппаратурой в соседней комнатке. У них перед началом встречи состоялся пространный разговор с Шестаковым, и все-таки Валентин испытывал труднообъяснимую тревогу.

— Вы что нам хотели сообщить, товарищ Шестаков? — с располагающей улыбкой спросил Сталин, когда все участники совещания расселись за слишком длинным для столь небольшой компании столом. — Что мы все делаем неправильно и проигрываем Гитлеру по каждой отдельной позиции нашей промышленной политики, оборонной по преимуществу?

— Никак нет, товарищ Сталин. Я писал — начинаем проигрывать. И в ближайшие два-три года, когда вопрос Мировой войны непременно встанет на повестку, отставание может стать труднопреодолимым.

— Хорошо. Поправка принимается. Вы также пишете, товарищ Шестаков, что наша военная доктрина неверна и немцы нас непременно побьют, если мы ее немедленно не изменим?

— Если все будет оставаться как есть, побьют непременно, товарищ Сталин. Два года испанской войны нам это показывают…

Ворошилов изобразил лицом глубочайшее возмущение и даже воздел руки, но Сталин коротким жестом его осадил.

— Что показывают? Героический испанский народ во главе с коммунистической партией дает достойный отпор контрреволюции, поддержанной самыми оголтелыми силами фашизма, германского и итальянского…

Здесь включился Шульгин, которому, по его мнению, терять было нечего. В случае чего он сумеет прорваться, и формула экстренной эвакуации на Валгаллу оставалась при нем.

— Героический испанский народ, невзирая на свой героизм и нашу всемерную поддержку, эту войну уже проиграл. Начинается агония. Что является неприятным, но требующим немедленного осмысления уроком. Немецкая армия, не успев еще полностью восстановиться после двадцати лет демилитаризации, уже бьет и испанцев, и, к сожалению, наших за счет грамотного использования техники, пока еще не превосходящей нашу, и высочайшей дисциплины и профессионализма… Нам немедленно следует сделать надлежащие выводы…

Сталин, резко помрачнев, начал, по своей привычке, ходить по кабинету от стола до дверей и обратно, глядя под ноги, покачивая рукой с зажатой в ней трубкой и что-то бормоча.

Молотов смотрел в потолок индифферентно, ему хватило предыдущего урока, Каганович торопливо писал в большом блокноте, Ворошилов надувал щеки, Вознесенский едва заметно улыбался. Ему, единственному здесь, позиция и спокойная убедительность речи Шестакова понравилась.

Да они и были представителями одной страты. Сталинские выдвиженцы, технократы без опыта партийной борьбы, но с мозгами. Шестакову — сорок два, Вознесенскому — тридцать пять. К их кругу относились и Косыгин, и Устинов, и еще десяток представителей «молодой гвардии», которые и смогли продлить существование социализма на лишние сорок лет. Но — по падающей кривой.

Шульгину всегда было интересно, в теле наркома — особенно, а можно ли было все же сделать эту «кривую» — восходящей? Моментами казалось, что да, но только моментами. С этим «человеческим материалом», по выражению Бухарина, — безнадежно. Система негативного отбора действовала безукоризненно. Раз запущенная в восемнадцатом году, она не могла быть пресечена даже тотальным террором. Он знал это на примере пусть только и своего небольшого наркомата. Посадить или расстрелять за явный саботаж или воровство — можно. За лень и глупость — тоже. Но заставить совсем иначе ориентированных людей быть энтузиастами и творцами — никак не получится.

Помочь десятку истинно талантливых людей делать, что они хотят и могут то, — это возможно. Но для этого придется опять же, по законам этого времени, вывести за скобки, то есть попросту уволить с «волчьим билетом»[80], или для надежности посадить в сотню раз больше.

Потому что тысячи, миллионы людей, кормящихся под сенью академика Лысенко или Первого маршала Ворошилова, при нормальной конкуренции должны обратиться в то, что они есть по сути — в лаборантов и старшин-сверхсрочников. Если же их оставить на местах, то, невзирая ни на какие уговоры и понукания, они будут душить и давить все шевелящееся своей тупой, нерассуждающей и потому бессмертной протоплазмой.

— И что же вы скажете окончательно, товарищ Шестаков? — спросил Сталин, остановившись прямо напротив него, а Сашку вдруг чуть не разобрал смех. То Андрей был Сталиным, и они смотрели видеозаписи его в этой роли, теперь ему в чужой приходится отвечать на вопросы так же выглядящей личности, могущие стоить головы при неверном ответе. А вот если бы их удалось совместить — Новикова-Сталина и Шульгина-Шестакова. Чудесный бы вышел политический тандем! И Берестин — Верховным Главнокомандующим. Тогда бы мы всем показали!

Но сейчас не тот случай. Сейчас вопрос уже поставлен, а если ответ будет неверен? И на этот случай Сашка уже все предусмотрел. Прыжок со стула, парализующий удар тому, кто вздумает преградить путь, Сталина сбить с ног, затащить в комнату к Валентину, повернуть ключ в замке. А там или сорваться на Валгаллу, или с пистолетом через кремлевские коридоры на свободу. До Столешникова, Трудно, но реализуемо при некоторой доле везения.

— Окончательно, товарищ Сталин, я не могу сказать ничего. Не моя компетенция. Общие соображения я вы сказал и написал. Дальше — как вы решите.

— Это — неглупо сказано, — сочувственно покивал головой вождь. — А товарища Ворошилова, как вы считаете, нам уже пора уволить?

Четко сообразил Иосиф Виссарионович. Про Молотова, про Кагановича не спросил, а здесь — в самую точку.

Ну, отвечай, нарком, вообразивший себя умнее Политбюро и почти вровень с продолжателем дела Ленина на современном этапе.

Как ответишь?

— Считаю — пора, товарищ Сталин!

Красный от злобы и страха (наверняка ведь все заранее согласовано!) Климент Ефремович сломал в пальцах толстый красный карандаш, Молотов протирал платком пенсне, Каганович впал в задумчивость, Вознесенский с интересом ждал продолжения мелодрамы. Его лично она пока не касалась.

— Объяснить сможете?

— Смогу! — Шестаков сделал движение, чтобы встать, Сталин трубкой указал — сидите.

— Попросим — объясните. Предпоследний вопрос — кого на месте товарища Ворошилова видите? По поводу товарища Ежова вы нам раньше хорошо предложили.

А сейчас?

Сталин наверняка ждал, что Шестаков или замнется, или назовет фамилию кого-то из молодых, успешных, до сих пор не подвергнутых сомнению комкоров и командармов. Своего круга и своего образа мышления. Живых и приличных маршалов у вождя уже в запасе не осталось.