Таков мой век - Зинаида Шаховская

Таков Константинополь — первый этап изгнания. Мы пока еще только беженцы, а не эмигранты. Вшивые, изнуренные, смертельно уставшие русские, у которых украли победу, оккупируют град Константина Великого.

Впрочем, лучшими друзьями побежденных русских оказываются турки, тоже побежденные. Под покровом ночи с кораблей, стоящих на рейде, бегут пассажиры, те, которым союзники запретили сходить на берег в Константинополе. Эти ночные перевозки приносят туркам много денег, хотя их оплачивают царскими рублями или рублями гражданской войны. Иногда расплачиваются оружием. По дороге к берегу в каике, тихо скользящем по воде, перевозчики вербуют русских в армию Кемаля, действия которой становятся все более активными.

Большинство русских, эвакуированных в Константинополь, станут потом тепло вспоминать турок. Не будучи хозяевами у себя дома и ненавидя, как это положено, оккупационные войска держав — победительниц, русские — извечные враги турок — вдруг становятся их друзьями и даже сообщниками, поскольку они тоже полностью зависят от союзников. Курьезно, но факт — у нас есть и преимущества над оккупационными войсками. Сан-Стефанский договор 1878 года предоставил русским некоторые сохранившиеся до тех дней, несмотря на дальнейшие события, привилегии. Так, русские военные, а также все русские, носящие военную форму, сестры милосердия и даже скауты имеют право бесплатного проезда в трамвае. Они также могут бесплатно проходить по мосту, который соединяет Галату со Стамбулом, у входа на который полицейские обязывают греков, турок и даже союзников платить одну или две монеты пошлины, тогда как русским достаточно сказать слово «рус».

Восточная толпа, пестрота обстановки, анархия и непредсказуемость ситуаций, а также их драматический ритм никогда не создавали у меня впечатления, что я — в изгнании. Беспорядок продолжался, как во время гражданской войны, мир все еще оставался непрочным, а сам «спектакль жизни» был по-прежнему удивительным.

Вооружившись шляпной булавкой, я поднимаюсь на фуникулере, который возит пассажиров из Галаты в Перу. Это необычное оружие мне необходимо во время поездок в богатые кварталы города, так как восточные мужчины, которые сжимают меня со всех сторон, очень предприимчивы, особенно вблизи конечной станции. Чаще всего, чтобы сберечь свои деньги, я стараюсь не ездить на фуникулере, а поднимаюсь пешком по большой лестнице, превратившейся в подобие блошиного рынка. По обе стороны лестницы среди турецких и греческих торговцев появляются вновь прибывшие из Крымской армии, предлагающие медали и военные кресты, мелкие и крупные драгоценности, пишущие машинки с русским шрифтом, потрепанные бумажники, солдатские ботинки, выданные англичанами. И более осторожно — оружие. Один из таких продавцов случайных вещей осмеливается даже предложить машинку для печатания «настоящих фальшивых бумажных денег» — единственную, вероятно, вещь, которую он, с риском для жизни, сумел захватить, покидая свою родину, хотя там за грабеж расстреливают. На лестнице Перы меняют деньги всех стран мира: банкноты, золотые и серебряные монеты, доллары, английские фунты, франки, динары, лиры, пиастры и — признак оптимизма — различные деньги уже не существующей царской России. Любопытный факт: чтобы дать сдачу, можно, за неимением мелкой монеты, просто разрезать пополам купюру в одну или пять лир, причем каждая ее половина сохраняет свое денежное достоинство.

Толпа поднималась и спускалась по этой знаменитой лестнице подобно дредноутам, рассекающим волны. Турецкие и курдские носильщики огромного роста и недюжинной силы таскали на своей спине чрезмерно тяжелые грузы: большой сундук прошлого века, весь окованный железом, или даже пианино, как будто бы для того чтобы доказать справедливость поговорки «силен, как турок». А дальше, наверху, в сверкании огней рекламы открывался перед моим взором возбужденный, как в лихорадке, мир Перы. В витринах магазинов выставлялась хвастливая роскошь. Автомобили, напоминавшие катафалки, медленно скользили по мостовой, и величественные швейцары гостиниц «Токталян» или «Пера Палас» почтительно открывали двери, куда устремлялись безупречно одетые офицеры союзнических армий, богатые турки и греки с напомаженными волосами, русские спекулянты со своими ослепительными подругами.

Я иногда задерживалась перед витриной булочной или кондитерской, поглядывая с тоской на шоколадные конфеты или пирожные, но блеск «Перы» меня шокировал, хотя мне трудно было бы объяснить почему, и я старалась как можно быстрее пройти мимо. У дверей ресторанов, ночных кафе и гостиниц к богатым и сильным мира сего протягивали руки лишенные всего нищие.

Быстро забываются только страдания других. И я тоже быстро забывала подобные встречи, пробегая вместе со своими друзьями по закоулкам Большого Базара. Надев бабуши или разувшись, если это требовалось, мы прогуливались по огромной мечети Айя-София. Я разглядывала отпечатки пяти пальцев руки, которые оставил очень высоко на одной из колонн завоеватель, взобравшись на груду тел убитых христиан. Я знала и легенду, повествующую, что «в тот день, когда мечеть снова станет христианским храмом, из одной из колонн выйдет священник, неся в руках чашу со святыми дарами, спрятанную им, чтобы уберечь ее от святотатства захвативших Айя-Софию турок».

Трудно поверить, но и в то время, как будто ничего не случилось, в Константинополе проводились экскурсии для беженцев по местам археологических раскопок; один русский ученый муж, окруженный толпой любопытных, рассказывал нам о колесницах на ипподроме Септимия Севера в 200 году до Рождества Христова или об исчезновении изображения Константина с порфирной колонны, носящей его имя.

Константинополь, пока не стал Стамбулом, сохранял еще пыль веков. Археологические прогулки как бы соединяли в нашем сознании воспоминание о беспорядках и трагедиях в Византии с трагедиями, пережитыми нами. Тысячелетия пожимали друг другу руку, а насилие, ненависть, порок, страдание, надежда и отчаяние прошлого, настоящего и будущего как бы сливались в единый поток. Как и во времена Теодоры, среди бела дня в одном из кварталов Галаты совершенно обнаженная женщина вышла из грязного дома и спокойно перешла улицу. Но вместо византийца на страже порядка стоял невозмутимый сержант британской армии.

Между этим странным и унылым миром, где я обретала дар речи, и колледжем с его западным комфортом, где я его вновь теряла, дни текли своей чередой, полные бурных событий, и теперь я с удивлением отмечаю, что мое пребывание в Турции длилось немногим более двух лет.