Таков мой век - Зинаида Шаховская

Наступает осень 1921 года. Отношения между генералом Врангелем и французским командованием улучшились. Врангель пользуется чем-то вроде права экстерриториальности. Он и его жена живут на яхте «Лукулл», на которой когда-то совершали свои морские прогулки послы Российской империи при дворе турецкого султана. Это как бы кусок русской земли или по крайней мере ее символ. Случайно или по интуиции я часто оказываюсь на месте, где в этот момент должно произойти что-нибудь интересное. Так, однажды я оказалась на берегу Босфора, как обычно, широко раскрыв глаза и навострив уши, и вдруг вижу, что прохожие увлечены каким-то зрелищем, значение которого я не сразу понимаю. По Босфору со стороны Черного моря на всех парах несется итальянское судно «Адрия», возвращающееся, как я узнала позже, из Советской России. Погода прекрасная. Само по себе прибытие корабля не вызывает удивления, однако зеваки глядят на него с беспокойством, поскольку он резко меняет курс и, не замедляя хода, мчится прямо к яхте «Лукулл». Вероятность столкновения столь велика, что лодочники с каиков, до этого момента беззаботно качавшихся вдоль прибрежья, вдруг лихорадочно отвязывают их и плывут к «Лукуллу». Тем временем «Адрия» решительно направляется к яхте Врангеля. Она врезается в нее со всего размаха, тараня ту ее часть, где находится каюта генерала. Слышится страшный грохот покореженного железа и треск разломанного дерева.

Свидетели столь странного происшествия хорошо видели и то, что итальянское судно, не пытаясь оказать помощь экипажу пробитой яхты, спокойно продолжало путь, тогда как турки подбирали на свои каики сброшенных в воду офицеров и моряков «Лукулла». Именно быстрота помощи, оказанной турками, поспешившими к месту происшествия, предвидя неизбежность аварии, позволила спасти весь экипаж, за исключением трех офицеров, в том числе и молодого вахтенного офицера, отказавшегося покинуть яхту. Что касается Врангеля и его жены, то они в этот момент находились в Константинополе, чего никто не мог предвидеть.

То, что по версии французского командования было просто аварией, русские историки истолковали как неудавшееся покушение.

Откуда я возвращалась, чтобы оказаться в первых рядах среди зрителей, увидевших гибель несчастного «Лукулла»? В то лето, охваченная похвальной жаждой знаний, я записалась в Константинопольский русский лицей. И не я одна. Необычайные настроения овладели русской молодежью и даже не очень молодыми русскими беженцами — все хотели получить образование. Это объясняется двумя причинами: чехословацкое правительство заявило, что оно готово принять русских лицеистов, студентов и преподавателей, предоставляя одним стипендии для продолжения учебы, а другим — места на университетских кафедрах. То был проблеск надежды на лучшее будущее. Затем организация Земгор (Союз городов и земель), а также Международный Красный Крест с особой энергией занялись школьниками и студентами, бдительно следя за тем, чтобы они не страдали от недостатка пищи.

Поэтому все бросились поступать в недавно созданные русские лицеи и гимназии, одни, мечтая сдать экзамен на степень бакалавра, другие — в надежде получить дополнительное питание.

В 1917 году я покинула седьмой класс Екатерининского института в Петрограде после пяти месяцев учебы. С тех пор я ничему не училась, не считая уроков английского языка в колледже, которые я посещала без заметных успехов. После того как меня заставили сдать экзамен для определения моего общеобразовательного и интеллектуального уровня, меня приняли сразу в третий класс. Таким образом, я перепрыгнула четыре класса, что можно объяснить только полной растерянностью преподавательского состава. Это был странный лицей, на скамьях которого рядом с детьми сидели бывшие солдаты Белой армии, иногда даже бородатые. Рядом со мной — молодой человек двадцати четырех лет с Георгиевским крестом на куртке, позади меня — капитан и полковник двадцати восьми лет.

На уроках никто не шумел, так велико было желание учиться, но в полдень все без исключения мчались, как дети, вниз по улице в столовую, где нас ждали всегда одни и те же макароны, мясные котлеты или борщ. Ожидая возобновления занятий, лицеисты располагались по двое, по трое на крытой площадке внутреннего двора школы или на пустыре и занимались вместе, помогая друг другу. Мой соученик полковник пытался мне объяснить геометрические теоремы или уравнения, я заставляла его повторять французские глаголы и боролась с его ужасным произношением.

В русской гимназии на Босфоре происходили те же сцены, тоже вместе учились дети и взрослые. Но поскольку при гимназии был интернат, там занятия порою «разбавлялись» и любовными развлечениями.

Я вспоминаю с глубокой благодарностью неизвестных дарителей, благотворительные общества и частных филантропов, приходивших нам на помощь и испытывавших подчас большое удивление. Как передать удивление одной американской дамы, которая, выполняя поручение других доброжелательных американок, пришла в лицей, чтобы подарить ученикам рождественскую елку? Любезно улыбаясь, она стояла возле елки, ожидая удобного момента, чтобы раздать детям маленькие мешочки со сладостями; но поскольку самые юные ученики уже прошли, дама, держа в руках мешочки с драже и орехами, оказалась перед бородатыми и усатыми мужчинами с орденами, а зачастую со следами ранений. С совершенно невозмутимым видом они брали у дамы свои подарки, кланялись ей с военной выправкой, но без изящества хорошо воспитанных мальчиков. Затем они передавали сладости младшим ученикам и было слышно, как они при этом вздыхали: «Ах, если бы это была водка!»

На Рождество 1921 года мы с Наташей оставались одни в Константинополе, так как моя мать уехала к брату в Париж, где он оказался в результате чудесного стечения обстоятельств.

Я находилась в Буюг-Дере, когда летом 1920 года мой брат Дмитрий проезжал через Константинополь. После участия в сражении за Царицын (город, который в будущем станет Сталинградом) он вступил добровольцем во флот и был назначен радистом на крейсер «Алмаз». Русской судоходной компании «Ропит» удалось получить обратно из состава флота Добровольческой армии судно «Царевич Георгий», которое она снарядила для заморского рейса. Ей был нужен экипаж. Флот Добровольческой армии стоял без движения в портах Черного моря, и моему брату было легко демобилизоваться, потому что он, хотя и находился в рядах Добровольческой армии уже два года, не подлежал официальной мобилизации по возрасту: ему еще не исполнилось восемнадцати лет.

Из Севастополя «Царевич Георгий», над которым развевался вместо андреевского трехцветный флаг торгового флота, отплыл в Константинополь. Брату удалось встретиться с моей матерью на острове Принкипо еще до того, как его перевели на другой корабль — «Родосто», турецкое транспортное судно, захваченное русскими во время войны 1914–1918 годов. «Родосто» должен был отправиться в дальнее плавание сначала по Средиземному морю, затем по Атлантическому океану. Но он ушел недалеко.