Круглый год с литературой. Квартал первый - Геннадий Красухин

Умер 9 марта 2002 года. Родился 23 октября 1930 года.

10 МАРТА

Даниил Семёнович Данин (родился 10 марта 1914 года) начинал печататься с очень хороших критических работ с 1938 года.

Окончил химический факультет МГУ в 1936 году, потом Литературный институт в 1941-м и тут же ушёл на фронт. Награждён орденом Красной звезды.

Автор трёх критических книжек «Чувство времени и поэтический стиль» (1940), «Пути романтики» (1947) и «Страсть, борьба, действие» (1948).

Но благодаря Николаю Грибачёву, чью поэму он раскритиковал, стал жертвой борьбы с космополитизмом. Был выгнан из всех литературных журналов и издательств. И ушёл из критики в научно-популярную литературу.

Здесь получил премию Всесоюзного общества «Знания» (1962), Ломоносовскую премию (1967), и Госпремию РСФСР им. братьев Васильевых за фильм «В глубины живого».

Умер 14 марта 2000 года.

Писал он замечательно. Вот кусочек об Осипе Мандельштаме:

«Так являл ли собою нео– или просто ЛАМАРКИСТА Осип Мандельштам? Вполне годилось бы коротенькое «да!», если бы не вмешался в его биологические чтения Чарльз ДАРВИН. А вмешался он, в сущности, ещё раньше Ламарка, ибо уже в школьные годы, очевидно, учебная программа заставила мальчика что-то читать про естественный отбор. И в записках о «Литературном стиле Дарвина» сорокалетний Мандельштам признался: «В детстве я приучил себя видеть в Дарвине посредственный ум… Естественный отбор. Я спрашивал: стоило ли утруждать природу ради столь краткого и невразумительного вывода. Но познакомившись ближе с сочинениями знаменитого натуралиста, я резко изменил эту незрелую оценку». Да, теперь он уже не позволил бы себе отнести Дарвина к «научным дикарям XIX века»! Его покорило то, что он назвал «научной прозой» Дарвина. И только поэт мог написать то, что написал о «Происхождении видов» Мандельштам: «Бодрящая ясность, словно погожий денек умеренного английского лета, то, что я готов назвать «хорошей научной погодой», в меру приподнятое настроение автора заражает читателя, помогает ему ОСВОИТЬ ТЕОРИЮ ДАРВИНА». Короче: он, романтический поклонник Ламарка и друг неоламаркиста, сам со всей несомненностью стал искренним – не «марксистско-ленинским творческим», – а подлинным ДАРВИНИСТОМ».

Михаил Афанасьевич Булгаков – выдающийся писатель XX века.

Врач по специальности, он воевал у белых и не покинул страну, потому что заболел тифом.

В конце сентября 1921 года переехал в Москву и стал сотрудничать в печати как фельетонист и репортёр.

С октября 1926 года в Москве с успехом шли «Дни Турбиных». Постановка этой пьесы была разрешена на год, но несколько раз продлевалась. Пьеса нравилась Сталину.

Но все остальные пьесы в лучшем случае доходили до премьеры, а потом запрещались.

Так, к примеру, в 1926 году с большим успехом в театре Вахтангова прошла пьеса «Зойкина квартира». И несмотря на поразительный успех, была запрещена.

Фактически та же история происходила с прекрасной прозой Булгаковой. Она тоже вся была под запретом. Причём не только при Сталине. Каждый рассказ, каждая новеллка, каждая повестушка печатались с огромным трудом, обдирая себе бока через главлитовскую решётку.

Я горд тем, что впервые у нас в стране напечатал рассказ Михаила Афанасьевича «Псалом» (в журнале «РТ-Программы»). Печатаю в отрывках:

«Первоначально кажется, что это крыса царапается в дверь. Но слышен очень вежливый человеческий голос:

– Можно войти?

– Можно, пожалуйста.

Поют дверные петли.

– Иди и садись на диван. (От двери). – А как я по паркету пойду?

– А ты тихонечко иди и не катайся. Ну-с, что новенького?

– Нициво.

– Позвольте, а кто сегодня утром ревел в коридоре?

(Тягостная пауза). – Я ревел.

– Почему?

– Меня мать наслёпала.

– За что?

(Напряжённая пауза). – Я Сурке ухо укусил.

– Однако.

– Мама говорит, Сурка – негодяй. Он дразнит меня, копейки поотнимал.

– Всё равно, таких декретов нет, чтоб из-за копеек уши людям кусать. Ты, выходит, глупый мальчик.

(Обида). – Я с тобой не возусь.

– И не надо.

(Пауза). – Папа приедет, я ему сказу. (Пауза). – Он тебя застрелит.

– Ах, так! Ну, тогда я чай не буду делать. К чему? Раз меня застрелят…

– Нет, ты цай делай.

– А ты выпьешь со мной?

– С конфетами? Да?

– Непременно.

– Я выпью.

На корточках два человеческих тела – большое и маленькое. Музыкальным звоном кипит чайник, и конус жаркого света лежит на странице Джером Джерома.

– Стихи-то ты, наверно, забыл?

– Нет, не забыл.

– Ну, читай.

– Ку…Куплю я себе туфли…

– К фраку.

– К фраку, и буду петь по ноцам…

– Псалом.

– Псалом… и заведу… себе собаку…

– Ни…

– Ни-це-во-о…

– Как-нибудь проживём.

– Нибудь как. Пра-зи-вё-ём.

– Вот именно. Чай закипит, выпьем, проживём.

(Глубокий вздох). – Пра-зи-вё-ём […]

– Ну, иди сюда, ко мне. Голову клади. Так. Сказку? Какую же тебе сказку рассказать? А?

– Про мальчика, про того…

– Про мальчика? Это, брат, трудная сказка. Ну, для тебя, так и быть.

Ну-с, так вот, жил, стало быть, на свете мальчик. Да-с. Маленький, лет так приблизительно четырёх. В Москве. С мамой. И звали этого мальчика Славка.

– Угу… Как меня?

– Довольно красивый, но был он, к величайшему сожалению, – драчун. И дрался он чем ни попало – кулаками, и ногами, и даже калошами. А однажды на лестнице девочку из 8-го номера, славная такая девочка, тихая, красавица, а он её по морде книжкой ударил.

– Она сама дерётся…

– Погоди. Это не о тебе речь идёт.

– Другой Славка?

– Совершенно другой. На чем, бишь, я остановился? Да… Ну, натурально, пороли этого Славку каждый день, потому что нельзя же, в самом деле, драки позволять. А Славка всё-таки не унимался. И дошло дело до того, что в один прекрасный день Славка поссорился с Шуркой, тоже мальчик такой был, и, недолго думая, хвать его зубами за ухо, и пол-уха – как не бывало. Гвалт тут поднялся, Шурка орёт, Славку порют, он тоже орёт… Кой-как приклеили Шуркино ухо синдетиконом, Славку, конечно, в угол поставили… И вдруг – звонок… И является совершенно неизвестный господин с огромной рыжей бородой и в синих очках и спрашивает басом: «А позвольте узнать, кто здесь будет Славка?» Славка отвечает: «Это я Славка». – «Ну, вот что, – говорит, – Славка, я – надзиратель над всеми драчунами, и придётся мне тебя, уважаемый Славка, удалить из Москвы. В Туркестан». Видит Славка, дело плохо, и чистосердечно раскаялся. «Признаюсь, – говорит, – что дрался, я и на лестнице играл в копейки, и маме бессовестно наврал – сказал, что не играл… Но больше этого не будет, потому что я начинаю новую жизнь». – «Ну, – говорит надзиратель, – это другое дело. Тогда тебе следует награда за чистосердечное твое раскаяние». И немедленно повел Славку в наградной раздаточный склад. И видит Славка, что там видимо-невидимо разных вещей. Тут и воздушные шары, и автомобили, и аэропланы, и полосатые мячики, и велосипеды, и барабаны. И говорит надзиратель: «Выбирай, что твоя душа хочет». А вот что Славка выбрал, я и забыл…