Секретное задание, война, тюрьма и побег - Ричардсон Альберт Дин

В тот день дежурил лейтенант Уэлборн. Мы посвятили его в свой план. Он согласился — в случае провала дать нам ружья, а кроме того, мы предложили вывести нас — закутанных в серые одеяла и в надвинутых на глаза шляпах — в полночь, как будто мы — солдаты мятежников, идем на смену караула. А потом он мог свободно проводить нас до выхода из лагеря.

В тот воскресный вечер, за полчаса до наступления полной темноты (последний момент, когда охранники могли пройти — даже в сопровождении офицера — без пароля), Браун, Вулф и Дэвис отправились якобы за лекарствами для заключенных. Поскольку они множество раз в день посещали склад, и часовые прекрасно знали их, показывать пропуска им не пришлось, а свой Джуниус отдал мне.

Несколько минут спустя вручив длинную, наполненную бутылками для лекарств коробку своему помощнику, я пошел за ними.

Будто не желая терять ни минуты времени, мы быстро пошли к ограде. Около полудюжины моих друзей — либо стоя прислонясь к деревьям, либо с госпитального крыльца, наблюдали за нами. Когда мы подошли к воротам, я взял у мальчика коробку и сказал ему — но, по сути, обращаясь, конечно, к часовому:

— Я выхожу, чтобы наполнить эти бутылки. Я вернусь через пятнадцать минут и хочу, чтобы вы взяли их и распределили между госпиталями. Ждите меня здесь и никуда не уходите.

Этот парень, прекрасно понимая суть дела, ответил: «Да, сэр». И я попытался пройти мимо часового как можно непринужденней.

Я уже давно понял, что если человек идет уверенно глядя вперед, без колебаний, даже с изрядной долей наглости — будучи даже в тюрьме — он может далеко уйти, и никто не осмелится остановить его. Несколько раз, как я уже рассказывал, я видел пленников, которые переодевшись в приличную штатскую одежду, спокойно, средь бела дня, уверенно миновав часового, сбегали из тюрьмы.

Думаю, и я мог бы поступить точно так же, но поскольку, таким образом успешно сбежали двое или трое, часовых, которые тогда стояли на своих постах, очень строго наказали. Охранник с ружьем в руках выступил вперед и спросил меня:

— У вас есть пропуск, сэр?

— Конечно, у меня есть пропуск, — ответил я со всем возмущением, какое только я смог вложить в свой тон. — В первый раз, что ли?

По-видимому, немного смутившись, он тихо ответил:

— Думаю, вы правы, но начальство очень строго относится к нам, и я не был полностью уверен.

Я предъявил ему подлинный пропуск моего товарища:

«ГЛАВНЫЙ ШТАБ ВОЕННОЙ ТЮРЬМЫ КОНФЕДЕРАТИВНЫХ ШТАТОВ,

Солсбери, Северная Каролина, 5-е декабря 1864 года.

Джуниус Г. Браун, гражданин, имеет разрешение на проход через внутренние ворота для помощи в доставке лекарств в госпитальные бараки военной тюрьмы.

ДЖ. А. ФУКУА, Капитан и заместитель начальника охраны».

Мы долго размышляли о том, как мне использовать чужой пропуск, и мои два товарища порекомендовали мне применить столько хитростей и уловок, что если бы они все свои таланты обратили в этом направлении, они бы могли стать поистине выдающимися мошенниками. Но все-таки мы решили, что лучше идти напрямую, потому что, если бы охранника возникли какие-либо сомнения, я бы мог для проверки отправить его в главный штаб. И там, конечно же, ему бы подтвердили истинность моих слов.

Но все прошло гладко. Часовой медленно прочитал его, затем сложил и вернул его мне со словами:

— Пропуск в порядке. Я знаю почерк капитана Фукуа. Следуйте дальше, сэр, извините за задержку.

Я уверил его, что его действия, если учитывать данные обстоятельства, совершенно оправданы и продолжил путь. Больше всего я боялся, что в течение ближайшего получаса, прежде чем я выйду за пределы тюрьмы, я встречу какого-нибудь офицера или другого знакомого мне тюремщика.

Не пройдя вперед и на 10 шагов, я увидел, что по террасе главного штаба прогуливается дезертир из нашей армии по имени Дэвидсон, который узнал и поклонился мне. Я надеялся, что он не выдаст меня, но, тем не менее, все еще волновался по этому поводу. Я продолжал, и несколькими ярдами дальше, в узком проходе, где невозможно было избежать встречи, я увидел идущего навстречу мне одного офицера, который знал меня лучше, чем кто-либо другой — адъютанта-лейтенанта Стоктона. Наблюдая за ним издалека, я подумал, что вот оно — то наше неотвязное невезение, из-за которого так часто рушились наши планы. Но я доволен, зная, что мои соратники смотрят сейчас в окно, и если они увидят, что я попал в беду, то сразу же, по возможности, пройдут внешние ворота и спасутся.

Мы встретились, я пожелал Стоктону доброго вечера и несколько минут говорил о погоде, или о каком-то другом предмете, в котором я не испытывал особого интереса. Затем он пошел в штаб, а я двинулся своим путем. Еще несколько ярдов — и я встретил третьего мятежника — Смита — он хорошо знал меня, поскольку жил в пятидесяти футах от моего барака. В этой тюрьме не набралось бы и шести конфедератов, которые были лично знакомы со мной, но мне уже начало казаться, что именно сегодня все они, словно сговорившись, решили собраться в одном месте.

Не осмелившись войти в госпиталь мятежников, где, я был уверен, меня сразу узнают, я спрятал коробку с лекарствами за дверь и спрятался в небольшом флигеле. Так я и сидел там, ожидая благословенной тьмы и беспокоясь, что сейчас придет сержант с солдатами, чтобы отвести меня обратно. Но все было тихо, никто не пришел. Мне невероятно повезло. Стоктон, Смит и Дэвидсон вряд ли осознавали, что меня уже нет, я покинул тюрьму. Полагаю, что их беспечность объясняется необычайно солидным и убедительным видом коробки для лекарств!

Глава XL

«Несчастные и голые созданья,

Гонимые суровой непогодой,

Что впроголодь блуждаете без крова,

Как защитят дырявые лохмотья

Вас от такой вот бури?»[192]

Как только стемнело, мои трое друзей присоединились ко мне. Мы прошли через внешние ворота прямо перед носом охранника, который думал, что мы были либо хирургами, либо санитарами. И затем, в этот дождливый воскресный вечер, впервые за двадцать месяцев, мы почувствовали себя совершенно свободно на пустой и широкой дороге и без штыков мятежников ни рядом, ни позади себя!

Отойдя на милю от тюрьмы, мы устроили привал на мокрой земле засеянного тростником поля, а Дэвис отправился на поиски друга, который задолго до побега обещал нам приют и ночлег. Мы лежали на земле и вдруг услышали звуки шагов прямо к нам идущего человека. Мы еще плотнее прижались к земле, и, затаив дыхание, прислушивались к биению наших собственных сердец. Он прошел так близко, что его пальто чиркнуло по моей щеке. Мы лежали возле дороги, протянувшейся через поле от одного дома к другому. Вскоре вернулся Дэвис и своим тихим «Сюда!» позвал нас. Мы поползли к нему — он ждал нас у изгороди.

— Все в порядке, — сказал он. — Идемте.

Он вел нас по кустам и лугам, пока мы не увидели нашего друга, который, чтобы спрятаться от дождя стоял под деревом.

— Слава Богу! — воскликнул он, — наконец-то вы здесь. Хотел бы я укрыть вас в своем доме, но в нем полно гостей, и все они мятежники. Но я все же отведу вас в одно безопасное место. Через полчаса я должен покинуть город на ночном поезде, но я скажу…, где вы, он придет, и вы встретитесь с ним завтра.

Он отвел нас в амбар — его было видно из тюрьмы — рассказал нам, как спрятаться, пожал нам руки, пожелал нам удачи, а потом вернулся в свой дом к ничего не подозревающим гостям.

Мы поднялись по лестнице на сеновал. Дэвис и Вулф сразу же зарылись в сено так. Что даже голов не было видно. Джуниус и я, после двух часов нелегкого труда, пробрались в самое безопасное место — у самой стрехи — где голова к голове, мы разлеглись вытянувшись в полный рост, наслаждаясь просачивавшимся сквозь щели свежим ночным воздухом.

Чудесный — чистый и вкусный — он так отличался от того смрада, из которого мы только что вырвались! Как сладко пахло это сено! Как «безмерно довольны»[193] были мы, думая о том, что наконец-то мы свободны! Под крики тюремных стражей — «Десять часов, все хорошо!» мы, подобно Абу Бен-Адему[194], погрузились в глубокий и спокойный сон.