Связующие нити (СИ) - Ксения Татьмянина

И продолжала слушать. Я так упорно молчала, даже не поддакивая, что могло показаться, будто меня совсем нет на связи. А я была здесь — на другом конце связующей телефонной линии.

— И я тоже думал о нашей встрече. И об агентстве. И о мостах, которые восстанавливаю. Что если мы — восстановленный кем‑то случай? И если так, то кто из нас пришёл в агентство, как мы жили друг без друга, и сколько лет прошло, прежде чем я или ты не выдержали этой муки от воспоминания единственной встречи, в которой я не побежал за автобусом, а ты не вышла из него. Когда я чертил мост Анны и Ирен… помнишь ведь это дело о двух подругах? Я был уверен, что их дружба будет неравной, болезненной. Но ниточка была, Ирен согласилась изменить своё настоящее, даже не подозревая, что её ждёт… Тогда‑то я и подумал, просто предположил, что, возможно, в агентство пришёл я. И это я втянул тебя в эту историю, в ненормальные отношения, в бессемейную жизнь, лишил тебя возможности встретить настоящего возлюбленного. Вдруг между нами был построен столь же уродливый мост, как у Ирен и Анны, который лучше было бы и не восстанавливать…

Я отвернула ото рта трубку, чтобы не заорать на него за эти слова. Да, я тоже думала об этом по отношению к Трису, но одно дело самой говорить об этом, и совершенно другое — слышать это от него самого. Было довольно больно.

— Наши рассказы в этом похожи, Гретт, — продолжил он, — и не только в этом. У меня тоже есть шкура, как ты это называешь, или, как называет это твоя Гелена. Но если ты её ищешь и становишься самой собой, то я свою знаю и не желаю её носить. Я ненавижу самого себя, и не хочу быть тем, кем являюсь на самом деле. Я не добился того, чего должен был. Ни в профессии, ни в мечте, ни в жизни. Проектирую массу похожих коттеджей в фирме, не поднимаясь выше штатного чертёжника в отделе, и даже единственный стоящий заказ по восстановлению особняка и тот провалили из‑за нежелания работать под ярмом начальника, который во всём указывал мне, что делать. Я уже терял работу. Теперь ушёл сам. Мальчишество, которое не оправдывает того, что нам опять будет не на что жить. Я должен был добиться большего за все эти годы, но у меня по — прежнему нет ничего, кроме маленькой квартиры под чердаком, да и ту я получил в наследство, а не заработал сам. В агентстве я вычерчиваю мосты, но сколько из них по — настоящему меняют жизнь людей к лучшему? Сколько за всё это время я видел отказов, когда судьба человека сложилась так хорошо благодаря тому, что однажды встреча оборвалась. Моя мечта творить для людей чудеса сейчас превратилась в сплошное сомнение — сделало ли наше агентство кого‑нибудь по — настоящему счастливым? Да и Здания скоро не будет, всё впустую. У меня оставалась только ты, ровно до того момента, как мне стало казаться, что я завлёк тебя в ловушку предложением пожениться и жить вместе. И к тому же ты так стремительно стала отдаляться, что я не всегда узнавал тебя, и уж точно не мог понять. Но я, по сути, не об этом… я сам не знал, чего я хотел. Хотел чувствовать себя иначе, быть другим, — уверенным, что моя жизнь не скопище ошибок и иллюзий. На какое‑то время мне это удалось, я был собран, забыл о сомнениях, я испытывал самого себя на прочность и силу, и почти выиграл. Я должен бы быть реалистом, смотреть правде в глаза, — в профессии я неудачник, Здания не будет, а годы, потраченные в "Сожжённом мосте", прошли зря, моей семьи и не существовало, а с тобой я потерял связующую ниточку, — к единственному близкому человеку. Это всё то, что я осознавал, как взрослый человек, несущий ответственность за всё, что происходит в собственной жизни. Тот рисунок, который ты нарисовала в каморке, вот он‑то мне и дал понять, что это за шкура, что это за сущность, которую я так в себе ненавижу, — ребячество. Это не я, это какой‑то дурак, который до противного наивно не хочет верить в происходящее. Когда просыпается этот мальчишка, я начинаю думать, что много семейных фотографий просто утеряно, что агентство всё‑таки реальная сказка, и я там один из волшебников, прямо как в детстве мечталось. Что не зря я проектирую собственное Здание и делаю чертежи, чтобы однажды восстановить, если оно будет разрушено, и возродить агентство. И в такие моменты я даже понимать не хочу, что у меня нет на постройку ни копейки. Я не хочу работать на фирму и с лёгкостью увольняюсь, думая, что всё это не главное в жизни, — деньги и успех. И я ни в чём так сильно не уверен, как в том, что ты со мной, и готов был от радости на голову встать, услышав слова, что ты никогда ни за что, и никому не отдашь прожитых со мной лет. Гретт, я начинаю мечтать и о других несбыточных вещах, и ничего не могу с этим сделать. Я сходил с ума, пытаясь задушить в себе этого паршивца, но не могу себя изменить, и мучаться мне в этой шкуре до конца жизни. Чудес не бывает, но даже эта истина не помогает мне… повзрослеть.

Больше всего мне хотелось сказать Тристану, что он идиот. И дальше обругать его всяческими словами, уточняющими, что он полный идиот. Хорошо, что этот разговор случился по телефону, иначе бы вместе с этим, я бы кинулась его бить и целовать, потому что он не понимал, что говорит. Как он мог это в себе ненавидеть? Быть может и он считал меня дурой, когда слушал о моих колебаниях и переживаниях, — по поводу творчества, женственности и судьбы, но он тогда промолчал.

— Ты здесь?

— Да, — ответила я, — конечно. И, Трис…

— М?

— Зря ты так. Чудеса случаются.

— На вроде таких, как твоё исчезновение во времени? Или перенос в прошлое? Появление куколки Виолы? Или этот звонок по сломанному телефону? Я знаю Здание, оно всё как ларец с чудесами, но я не совсем это имел в виду.

— Так и я говорю не об этом. Тристан, а можно тебя спросить?

— Спрашивай.

— В каморке, тогда, ты подумал, что я рисовала… что?

— Э, нет, всех моих секретов ты не выведаешь, — я услышала усмешку, — и не надейся.

— Ладно, — мой голос тоже расслабился, — но когда‑нибудь ты и об этом проговоришься.

— Не зарекаюсь.

— Значит, я жду тебя утром, а не к ужину? Тебе ведь не надо на работу?

— Мне уже давно не нужно на работу, я уволился несколько дней назад. Я шифровался от тебя с самой пятницы.

— Идиот, — высказывать то, что хочется, было особенным удовольствием, пусть и сказано это было с опозданием. — Жду тебя утром.

— Хорошо.

— Пока?

— Пока.

И мы повесили трубки.

Меня переполняло приятное чувство от того, что многое, поведанное Трисом, я знала. Я узнала об этом благодаря тому случаю в каморке, — и про мальчишество, и про веру в чудеса, и даже про ненависть к себе. Но удивительным было его заявление, что он вспомнил о моей давнишней первой любви. Мало того, он даже сказал, что в этом причина… неужели Тристан был прав?