По обрывистому пути - Степан Злобин

В тесных избушках, где лежали больные дети, ютились и поросенок, и овца или коза с козлятами, теленок. В спёртом воздухе избы тяжко было дышать и здоровому человеку.

— И чёрт меня знает, рабочий я или мужик, — сам не знаю! Была бы земля — пахал бы и горя не ведал. Ан у нас за один покос полтораста смен на заводе отработать положено. А где их взять?! Я и рад бы работать. Приду на завод — не нужен, иди гуляй… Друг у друга из глотки кусок вырываем. Хозяева рады, конечно, — поясняли рабочие доктору.

В этой общей тяжести голода и беспросветной нужды, казалось бы, легко сколотить для начала хоть небольшой кружок. Но первый из заводских знакомцев Баграмова — Миша Зорин — доказывал доктору, что неграмотность и темнота не позволят понять рабочим необходимость сплочения ради борьбы.

— Кабы к разгрому завода звать или на порубки леса да на захват покосов, то пошли бы все сообща, — говорил Миша. — А про прибавочную стоимость разговаривать — толку мало. Как поработаешь да придешь домой, а там восемь глоток тебя поджидают — вот тогда про прибавочную стоимость сам догадаешься, без Маркса, без Энгельса! Тут рабочий чутьем сам по Марксу толкует!

Множественность травматических случаев на заводе заставила доктора глубже задуматься о своей специальности. В больнице он оборудовал вначале лишь перевязочную. Но уже встретился случай, когда понадобилась ампутация, и нужен был и операционный стол и наркоз. Вот если бы побывать хоть недолго в большой больнице!

Баграмов сказал об этом Розенблюму, который в ответ дружески и понимающе улыбнулся.

— Скучаете без жены? — спросил он.

Баграмов смущенно почувствовал, что мысль о свидании с Юлей в самом деле играла немалую роль в его замысле, поработать с недельку в крупной больнице.

— Да нет, я серьёзно.

— Разумеется, совершенно серьёзно вы можете съездить в Москву на две недельки. Фельдшер у вас приличный?

— Неделю-другую вполне обойдётся и без меня, если, конечно, не случится ничего чрезвычайного, — неуверенно ответил Баграмов.

— Ну, сами назначьте себе эти две недели, — доброжелательно сказал Розенблюм. — Лувен на этих днях говорил, что считает вас лучшим врачом на свете, и хотел пригласить вас к себе, поговорить о своем здоровье. Пойдете к нему — сразу и сговоритесь о своей поездке…

Лувен согласился на поездку Баграмова, но затянувшаяся эпидемия кори удерживала доктора на заводе, несмотря на то, что в последнее время он получал все реже письма от Юли, и они стали как-то невнятны; она, между прочим, писала о том, что решила попробовать себя на поприще литературной переводчицы. В Россию приехал известный и модный французский писатель Гастон Люнерье. Ее познакомили с ним, и он дал для перевода свой новый роман. Юля написала, что уже перевела две главы и редактор одобрил ее работу.

После этого письма доктор получил только беглую записочку о том, чтобы он не ждал ее на каникулы, которых, в сущности, в этом году и нет, потому что нет и занятий на курсах: больше времени уходит у студентов на сходки и резолюции. Впрочем, она не бросила заниматься медициной, ходит в больницу, работает в перевязочной и даже оставалась несколько раз на ночное дежурство. Но она взяла обязательство на перевод романа, и теперь ей надо спешить…

Баграмов подумал, что хорошо бы сюрпризом явиться в Москву для встречи с Юлией Нового года. Но эпидемия не пустила его опять. И он отослал Юле поздравительное письмо.

Яков с матерью приезжали на праздник в завод, навестить Сашку и доктора. Марья с завистью осматривала больницу.

— Тут и служить — это в радость: всё чисто, всё крашено. Хорошо!

— Ну что ж, продавайте избушку — да к нам! — поощрял Баграмов.

— Изба-то всё же своя, а тут на квартеру! Не хочется мне на квартеру, Иван Петрович! Где-нибудь на Балканах сыщешь клетушку — полы земляные, дровишек нет, крыша с течью… Нет, покуда ещё погодим, — отвечала по-крестьянски осторожная Марья.

Как-то уже к концу января, поздно вечером, постучался к Баграмову Яков:

— Иван Петрович, я с городскими гостями к вам. Можно?

Гостями оказались Илья и Кирюшка. Они направились в село по старому адресу доктора, и вот Яков привел их в заводскую больницу.

— Илья понимал, что доктор не знает их, и вместо пароля сразу же передал Ивану Петровичу письмо Володи.

— А почему вы считаете, что это письмо адресовано именно мне? — спросил доктор гостей, пробежав глазами обращение: «Дорогой Иван Петрович!»

— Константин Константинович нам подсказал, какому Ивану Петровичу мог Володя послать записочку.

— А почему Константин Константинович поручил её вам? — продолжал Баграмов.

— Она была вложена в письмо, которое Володя прислал моему брату. А мой брат — «дядя Гриша», — может, слышали от Володи такое название? — спросил Илья.

— А Константина Константиновича откуда вы знаете? — не ответив на вопрос, продолжал доктор.

— Ну, господина Коростелева мы часто встречаем, Иван Петрович. Он, бывает, заходит к нам вечерком, — сказал Кирюшка.

— Чаю хотите? — спросил Баграмов.

— Спасибо, Иван Петрович, не беспокойтесь. Якова матушка, тетя Маруся, нас покормила и напоила.

— Ну, я поехал, ребята. До свидания, Иван Петрович, — сказал Яков и вышел, поняв, что столь долгий расспрос не напрасен. Видно, есть у ребят серьёзное дело.

Илья и Кирюшка переглянулись.

— Ты говори, — значительно произнес Илья.

— У нас к вам, Иван Петрович, вопросы назрели, — начал Кирюшка. — Спор у нас вышел с «дядей Гришей». Да как сказать…

И Кирилл многословии, путаясь, всё-таки рассказал про знакомство с Егором Сафоновым, про его разговор о союзе социалистов-революционеров и социал-демократов.

Баграмов и сам в последнее время все нетерпеливее думал о том, что время теорий прошло и настала пора действий. Та нищета и тот произвол, какие царили здесь на заводе и в заводских поселках, толкали мысль на признание необходимости непосредственных и действенных схваток с правительством, звали к вооруженной борьбе. Видимо, срок революции приближался.

— Да, я думаю тоже, что время настало объединяться. Драться не словамл, а кровью. «Искра»… Но я считаю, что ваш Егор прав — сидят товарищи за границей и по-настоящему не ощущают они того, что творится в России… Если бы они по душам поговорили с вами, со мной, вон хоть с нашим Яковом, который был в Китае, — мы бы сказали. Мы — народ практики. Нас учила и учит русская жизнь. Есть у меня приятель один, литейщик. Он старался подобрать кружок для изучения теории — не выходит, грамоты нет… Значит, силу рабочих сначала нужно поднять на войну за свержение царя, за нормальный рабочий день, за грамотность, а тогда и теория будет. Приложится! Я согласен с вашим Егором! — сказал Баграмов.

— А Володя бы согласился, как вы думаете? — осторожно спросил Илья.

«Завоевал себе парень доверие у этих мастеровых! — с уважением подумал Иван Петрович. — Это у него не отнять, он человек душевный и вдумчивый».

— Володя? — переспросил он. — Ну что же Володя… Я думаю, у него голова осталась такая же умная, как была. Да ведь в пятом номере «Искры» тоже была статья, что всем революционерам надо объединяться, что социалисты-революционеры — это плоть от плоти социал-демократии… Я тоже считаю, что нет оснований для разных лагерей в революции. С экономистами, я так думаю, ни Володя, ни вы, ни я не пойдём!

— Значит, вы тоже считаете, что все должны быть в одной партии?! — жадно спросил Кирюшка. — Вот видишь! — не дожидаясь ответа Баграмова, воскликнул он, обращаясь к другу.

— Но я все же не понял, товарищи, в чем у вас вышел спор, — сказал доктор.

— Да, видите, спор у нас о терроре и о «стихийности» этой самой! — сказал Илья. — Егор говорит, что такой момент наступил, когда личный террор на руку революции… В том и спор! А «дядя Гриша», мой брат, — тот против!

— Надо следить за событиями, — ответил доктор. — Мы против террора, и мы его не организуем. Но и не следует в нашей литературе нападать на героев, которые убивают министров. Они ведь жизнь отдают! Мы должны каждый случай террора использовать, чтобы сеять зерно революции. Мы зажигатели революции, а не пожарный обоз, что бы лить воду на вспышки протеста. «Искра» печатается под девизом «Из искры возгорится пламя». Вот вам и ответ на вопрос о стихийности. О Зубатове слышали?

— Как же; слыхали: объединение рабочих с жандармами! — воскликнул Кирюшка.

— Мы будем выглядеть как зубатовцы, если начнём рабочих удерживать от боевых выступлений против царя и жандармов. Понятно? — спросил Баграмов.

— Да, конечно, не очень нам будут верить, — раздумчиво подтвердил Илья.

Стенные часы в комнате доктора показывали десять часов вечера.