Менделеев - Михаил Беленький

Следующим медиумом, которого Аксаков привез из дальних краев, была некая мадам Клайер. Ее добросовестность гарантировалась не только репутацией «сильного» медиума, но и тем обстоятельством, что она, получив богатое наследство, отошла от публичных показов, а в Петербург прибыла исключительно с целью помочь работе комиссии. Мадам Клайер прославилась своей способностью заставлять столы двигаться, бить ножками и даже подпрыгивать. К ее приезду научный Петербург приготовился со всей основательностью. Во-первых, был изготовлен манометрический стол с чуткой к любому физическому усилию столешницей — малейшее давление на нее снизу или сверху отмечалось приборами. Во-вторых, профессор Н. П. Петров сконструировал стол со столешницей, вообще не имеющей свесов (то есть его нельзя было приподнять, наклонить или раскачать за столешницу), и расходящимися далеко в стороны ножками, чтобы медиум не смог подсунуть под них ступню. В-третьих, решили применить прибор для улавливания медиумических стуков и звуков, а в-четвертых — весы для проверки увеличения и уменьшения веса.

Примерно в это же время в рядах сторонников спиритизма произошло некоторое волнение: Вагнер, хотя и не перестал верить в него, всё более склонялся к необходимости его физического изучения, а Бутлеров с Аксаковым продолжали доказывать, что демонстрация сама по себе должна служить свидетельством реальности медиумических эффектов. «Явления непостоянны, капризны, — говорил Бутлеров, — нужно долго трудиться, чтобы случайно попадать на факты. Здесь нельзя ставить опыты так, как мы ставим их в наших лабораториях».

К началу серии опытов с мадам Клайер ситуация буквально накалилась. Спириты готовились торжествовать победу, антиспириты собирались ни в коем случае не допустить мошенничества. 13 февраля 1876 года на сеансе в доме Аксакова помимо медиума и обычных участников присутствовали писатели Ф. М. Достоевский, Н. С. Лесков и П. Д. Боборыкин. С самого начала «секунданты» Клайер стали настаивать на использовании простого стола. Кроме того, лишь трем членам комиссии разрешено было находиться в одной комнате с медиумом, остальных не только выдворили в соседнее помещение, но и запретили им даже оттуда делать наблюдения. И во всём остальном, как писалось в протоколе заседания, «сеансы… обставляли условиями, устраняющими удобства наблюдения, ставя медиума в условия полной свободы бесконтрольных действий». Тем не менее «один раз было прямо замечено, что госпожа Клайер подвела свою ногу под ножку стола». С большим трудом стоило усадить мадам медиума за манометрический стол, «при этом не было замечено ни качания, ни поднятия этого стола». Во время сеанса за столом конструкции профессора Петрова «этот последний ни разу не качался и не поднимался». До остальных приборов дело вообще не дошло.

Вскоре Бутлеров, Вагнер и Аксаков отказались посещать заседания комиссии (они, правда, сделали еще одну попытку сотрудничества, прислав описание и даже фотоснимки массового явления человеческих фигур среди бела дня, случившегося на американском континенте, на ферме братьев Эдди, но комиссия сочла их обманом), а состоятельная мадам Клайер перестала участвовать в споре русских ученых, найдя себе в Петербурге более приятные занятия. Бутлеров чувствовал себя униженным и подавленным, члены же противоположного лагеря были возмущены нетерпимостью спиритов к любой попытке объективно исследовать предъявленные чудеса. Комиссия завершила свою работу, придя к заключению: «…спиритические явления происходят от бессознательных движений или от сознательного обмана, а спиритическое учение — есть суеверие». Председатель комиссии, мягкий и деликатный профессор Ф. Ф. Петрушевский (впрочем, ничуть не более мягкий и деликатный, чем оказавшийся его противником профессор А. М. Бутлеров), не выдержал и дописал от себя: «…я не мог бы еще раз приступить к занятиям такого рода без чувства отвращения и даже унижения; так вся требуемая сторонниками спиритизма обстановка этих занятий странна, деспотически подавляет свободную пытливость и вообще бесконечно далека от того, чего требует точная и гласная наука».

Писатели и журналисты, втянутые в эту скандальную историю, писали о спиритизме довольно скептически, избегая категорических утверждений, но при этом весьма недвусмысленно обвиняли Менделеева и его товарищей в предвзятости и разжигании вражды к спиритам. «…В нашем молодом спиритизме, — высказался Достоевский в мартовском выпуске «Дневника», — заметны сильные элементы к восполнению и без того уже всё сильнее и прогрессивнее идущего разъединения русских людей». Взяв спиритов под условную защиту, Федор Михайлович не находил никакого оправдания Менделееву и его товарищам, заявив (чуть раньше, по следам сеанса 13 февраля): «Я думаю, что кто захочет уверовать в спиритизм, того ничем не остановишь, ни лекциями, ни даже целыми комиссиями, а неверующего, если он только вполне не желает поверить, — ничем не соблазнишь…»

Менделеев также очень энергично выступал устно и в печати по поводу завершения работы комиссии, но, читая его тексты сегодня, за их всегдашней сложностью и многословностью явственно ощущаешь некоторую растерянность автора от того громадного и непредсказуемого резонанса, который получила эта история. Он хотел помочь близкому человеку, «поскользнувшемуся» на мистицизме, а вместо этого нанес ему тяжелую обиду. Он хотел выполнить свой долг ученого и показать обществу мошенническую сущность медиумов, а вместо этого довел до истерики их поклонников и возбудил к мошенникам еще большее сочувствие. Но самое главное, он обнаружил, с какой легкостью русское образованное общество готово безоглядно идти на раскол, даже по такому далекому от политики и вообще от жизни поводу, и что доводы науки в ряде случаев не имеют никакого значения — недаром же подходящие случаю стихи Якова Полонского с одинаковой горячностью цитировали обе стороны. И он тоже их цитировал:

Но никаких задач наукиВсех этих душ безличный рой,Ни их сомнительные стуки,Ни их мелькающие руки,Своей таинственной игройНе разрешат…

И еще Менделеев увидел, каким огромным может быть число заблуждающихся.

Подписанный всеми членами комиссии текст заключения, протоколы заседаний и вообще все материалы комиссии были переданы Дмитрию Ивановичу с правом распоряжаться ими по своему усмотрению. Он прочел по итогам работы комиссии еще две лекции, а затем издал книгу «Материалы для суждения о спиритизме». Треть сборов за лекции, которые были организованы Славянским комитетом, пошла в пользу славян, пострадавших при восстании в Боснии и Герцеговине, треть — на помощь пьющим литераторам, треть — в фонд постройки дирижабля, с помощью которого Менделеев намеревался внести бóльшую ясность в данную проблему. В суете полемики как-то само собой проявилось и его новое отношение к религии. Среди писем, которые Дмитрий Иванович получал от своих сторонников и противников, сохранилось послание некоего преподобного отца Иоанна, который, совершенно не беря во внимание то обстоятельство, что общение с духами предков суть язычество и не к лицу православному священнику, писал: «Как бы Вы ни опровергали спиритические явления, господин Менделеев, я всё равно буду в них верить, ибо святые Божий человека учили в древние времена, что души умерших людей приходят с того света к боголюбцам и духознатцам. Не трогайте мою веру, родную мать христианской религии! Пусть наука идет своим путем, а вера — другим!» На обороте письма Дмитрий Иванович написал черновик ответа: «Не трогать веру нельзя. Она — основа религии, а любая религия в наши дни — грубое и примитивное суеверие. Суеверие есть уверенность, на знании не основанная. Наука борется с суевериями, как свет с потемками…»