Колодец с живой водой - Чарльз Мартин

Бо́льшим, чем любой из нас.

Но сильнее всего меня поразило, что уважение, которое оказывали ему встреченные им люди, Алехандро Мартинес не купил за деньги, а заработал благодаря собственному труду и особенным качествам души.

И еще одна вещь пришла мне на ум, пока я следил за человеком, которого у меня были все основания считать своим потенциальным противником. Я никогда не сталкивался с ним лицом к лицу (даже в будущем такая встреча была маловероятна) и мало что знал о нем лично, и все же мне показалось, что его не просто уважают, а… любят, причем любят по-настоящему. Доказательством этому могли служить лица тех, с кем он только что разговаривал, и я подумал, что, похоже, знаю причину. Каждому из этих людей он дал что-то очень важное, и они благодарили его за это от всей души. Алехандро Мартинес уже шагал прочь, когда я наконец понял, что́ это было и что́ он дал всем этим людям… Ничего подобного ни я, ни Маршалл Пикеринг предложить им не могли. По большому счету, мы не имели о подобных вещах вообще никакого представления.

Алехандро Сантьяго Мартинес подарил своим соотечественникам надежду. И по сравнению с ним мы с Маршаллом Пикерингом были последними бедняками.

Не знаю, сколько я просидел на дне колодца и, не замечая слез, катившихся по моему лицу, вспоминал время, когда я работал на человека, который мнил себя великим только на том основании, что обладал состоянием в несколько миллиардов долларов, но на самом деле не был достоин чистить ботинки простому никарагуанскому фермеру, с чьей дочерью судьба свела меня десять лет спустя. Сейчас я был более чем уверен, что по сравнению с Алехандро Сантьяго Мартинесом мой бывший босс был ничтожеством, пигмеем, нет, крошечным ядовитым скорпионом, готовым ужалить каждого, кто превосходил его широтой души и величием помыслов. А в том, что отец Лины был щедро наделен этими и другими достойными уважения качествами, убедило меня поведение встреченных им на улице людей. Именно их реакция красноречивее всего свидетельствовала, каким незаурядным человеком был Алехандро Мартинес.

Незаурядным и… просто замечательным.

Наверное, мне надо было еще тогда подойти к нему прямо на улице и пожать его честную руку, но я упустил свой шанс, а потом стало уже поздно. Любопытно, что мой тогдашний босс Пикеринг никогда не вызывал у меня подобных чувств. Ни пожимать ему руку и ни восхищаться им мне не хотелось! Даже тогда, когда я еще питал надежду, что когда-нибудь мы с Амандой сможем быть вместе, я и папа Пикеринг были противниками, старавшимися подчинить один другого. И, похоже, он одержал верх, поскольку это я помог ему разорить, довести «Синко Падрес» до банкротства. Да, это сделал я, и никакие отговорки, никакие доводы не могли бы меня оправдать.

Но сейчас, в сыром мраке колодца, я встал и, сняв с головы фонарь, обратился к выступающим из глины костям с такими словами:

– Я… я хочу сказать вам обоим… и особенно вам, сэр, что, хотя я не повинен в том, что́ натворил ураган, все, что произошло до и после него, произошло из-за меня. Это я виноват, что ваша семья пережила столько горя и страданий. На вашем месте я бы очень разозлился, но… Нет, я не собираюсь оправдываться, я просто прошу у вас прощения за все, что мы… за все, что я сделал. За то, что я не был достаточно хорошим человеком… – Я немного помолчал, не зная, что́ еще можно сказать. – Вы можете гордиться вашей дочерью, сэр. Я много лет жил полуправдами, изворачивался и ловчил, я думал, что не говорить правду и не лгать – это одно и то же, но теперь я не уверен, что это действительно так. Каждый раз, когда я оказываюсь рядом с Линой, мне хочется оставаться с ней как можно дольше, но… она многого обо мне не знает, не знает, что́ я совершил и что руки мои в грязи. – Я посмотрел на свои покрытые глиной пальцы, в которых по-прежнему сжимал шахтерскую лампу. – И руки, и тело, и душа… – добавил я, качая головой. – Наверное, от этой грязи мне уже никогда не отмыться, но я хочу, чтобы вы знали: я сожалею о той боли, которую причинил вам всем… – Тут я поднял голову и, глядя туда, где во мраке едва угадывалось крошечное пятнышко света, добавил: – И которую еще причиню.

Говоря все это, я нисколько не кривил душой, я по-прежнему чувствовал себя грязным, но что-то во мне изменилось или, точнее, начало меняться. Не обращая внимания на слезы, которые продолжали стекать по моим щекам, я осторожно извлек из земли побуревшие от времени кости и со всем возможным почтением стал укладывать в ведро для земли, чтобы отправить наверх. Пока я занимался этой печальной работой, мне почему-то – непонятно почему – вспомнился случай из раннего детства. Мне тогда было лет шесть или даже пять. Однажды я возвращался домой с пляжа, где несколько часов катался на доске, на руках у меня блестели кристаллики соли, а волосы, выгоревшие и забитые песком, стояли дыбом. Чтобы срезать путь, я пошел через дюны не по протоптанной тропе, а напрямик, по жесткой траве. Первые несколько шагов я прошел вполне благополучно, но на четвертом или пятом шаге я вдруг почувствовал острую боль в ноге. От боли я закричал, да так громко, что мама выскочила из дома и бросилась ко мне.

Виноват во всем был колючник – небольшое растение, которое встречается на песчаных почвах и растет среди обычной травы, так что заметить его бывает очень трудно. Плоды колючника представляют собой твердые шарики, покрытые такими длинными острыми шипами, что они с легкостью пронзают даже прочную кожу, из которой делают подметки. Наступить на такой шарик – все равно что походить по битому стеклу. Колючник – очень коварное растение еще и в том смысле, что он способен расти достаточно быстро и в самых неожиданных местах. Я довольно часто бегал напрямик через дюны и на пляж, и с пляжа, но в тот день я наступил прямо в заросли колючника. Как только моя нога опустилась, в нее вонзились сотни острейших шипов. Боль была ослепительная, к тому же я не мог двинуться с места, чтобы не пораниться еще больше, и вынужден был стоять на одной ноге и ждать, пока кто-нибудь в ботинках не придет и не вытащит меня с этого минного поля.

К счастью, мама была в достаточно прочных кроссовках. Подбежав ко мне, она на руках отнесла меня домой, уложила на кровать, а потом не меньше полутора часов вытаскивала пинцетом колючки из моей ноги. Всего их оказалось больше двухсот, и каждую мама подносила к свету и внимательно рассматривала, чтобы убедиться, что колючку она сумела извлечь целиком и что ее кончик не обломился и не остался у меня в ноге.

То, что я делал сейчас, неожиданно напомнило мне то, что когда-то давно делала мама. Доставая из земли кости и укладывая их в ведро, я словно извлекал из собственного сердца острые шипы и осколки стекла, когда же ведро на веревке отправилось наверх, к свету, я долго смотрел ему вслед и гадал, сколько еще осколков я пропустил.

Всего я отправил наверх пять ведер с крупными костями и с похожими на древние окаменелости комками вулканической глины, в которые намертво влипли мелкие косточки. Останки родителей Лины лежали практически рядом; их кости частично перемешались друг с другом, и, хотя я не был экспертом-криминалистом, мне не составило труда представить, в каком положении их застигла смерть. Их позы, которые я угадывал по изгибу позвоночников, по положению рук и ног, по лежавшим очень близко черепам и по легкой тени, оставшейся на глине от истлевших мягких тканей, были настоящей поэмой о нежности, о последнем объятии, которое длилось больше десятилетия, о любви до последнего вздоха.

Неожиданное подтверждение своим мыслям я получил, когда, поднявшись на поверхность, увидел, что Лина неотрывно глядит на крупный комок глины, который она только что промыла в ведре с водой. Глина частично размокла и стекла в ведро, несколько комков поменьше отвалились, и из спекшегося массива проступили две тесно переплетенные кисти рук, причем бо́льшая рука обхватила меньшую, словно успокаивая и защищая. На одной из фаланг маленькой руки тускло блестела тонкая полоска обручального кольца.

Это зрелище произвело на всех нас очень сильное впечатление. Кто-то отвернулся, кто-то поднес ладонь к губам, многие женщины плакали. Лина молчала, и я опустился рядом с ней на колени, хотя и не представлял, что́ я могу сказать или сделать. Наконец она повернулась ко мне и протянула вперед руки, в которых по-прежнему держала раскисший глиняный ком с выступающими из него желтоватыми костями. Слова были не нужны, и она только мучительно улыбнулась сквозь слезы, а я протянул ей большое кольцо, которое нашел раньше. И мне, и Лине, и всем, кто собрался вокруг нас, было ясно – Алехандро Мартинес и его жена погибли одновременно – в один и тот же день, в один и тот же час.

Вскоре полтора десятка человек – сами, без всякой команды или просьбы с нашей стороны – выстроились цепочкой между поляной и берегом ручья. Они передавали друг другу ведра с водой, а мы осторожно промывали кости, укладывая их в большое деревянное корыто. По мере того как глина размокала, обнажая останки, перед нами со всей ясностью вставала картина последних минут жизни родителей Лины. Оказавшись на пути селя, они решили спрятаться в колодце, надеясь найти там спасение. Будь сель не таким мощным, они, возможно, и спаслись бы, но поток грязи и камней высотой свыше тридцати футов захлестнул шахту колодца, сбросив укрывшихся в ней людей на самое дно. Удержаться наверху у них не хватило сил. Судя по всему, родители Лины не погибли сразу и еще некоторое время держали друг друга в объятиях, беспомощно глядя, как пространство вокруг заполняется жидкой глиной.