Сердце хирурга - Федор Углов

Из Джайпура, где проходил конгресс, мы приехали в Дели. Здесь по предложению президента конгресса профессора С.-К. Сена смогли осмотреть госпиталь для бедных, имеющий большое хирургическое отделение. В госпитале, показывая больных, профессор Сен обратил мое внимание на подростка лет пятнадцати по имени Келаш, у которого была типичная картина слипчивого перикардита.

Этот мальчик был сыном строительного рабочего. Большая семья, в которой, кроме него, старшего, имелось еще шестеро детей мал мала меньше, жила впроголодь. У них не было не только своей хижины, но даже какого-то определенного места жительства. Жили там, где отцу удавалось наняться на работу, ночуя то под открытым небом, то в какой-нибудь времянке, сооруженной из кусков фанеры, картона и кусочков жести от консервных банок. В лучшие времена отец зарабатывал по сорок-пятьдесят рупий в месяц. Это мизерные деньги. Достаточно сказать, что номер в гостинице стоит сорок-пятьдесят рупий в день! Отец же Келаша в иные дни совсем не находил работы, и тогда у семьи подолгу не бывало даже горстки риса. В перенаселенной Индии найти себе постоянно оплачиваемое занятие, когда не имеешь твердой профессии, задача нелегкая…

Как-то, когда ему было лет двенадцать, Келаш сильно продрог в дождливую ночь и наутро не смог подняться с земли, на которой спал. Несколько недель с высокой температурой, впадая в бессознательное состояние, провел он на мостовой. Отец и мать были в отчаянии: ни работы, ни еды, ни теплой одежды, ни крова над головой… Все же мальчик пришел в себя, но у него болело в груди, была страшная слабость, он не в силах был ходить. Мать дежурила у дверей госпиталя для бедных, умоляя докторов принять сына, однако госпиталь был переполнен до отказа, и больные дожидались своей очереди по нескольку месяцев. В конце концов его приняли в терапевтическое отделение, стали обследовать и лечить. Диагноз для врачей был неясен. У мальчика, кроме всего другого, нарастала одышка при малейшей физической нагрузке… Но как только Келашу стало чуть лучше, он окреп немного, его срочно выписали из госпиталя. Койка нужна была другому, более тяжелому больному. И мальчик снова пришел под фанерный навес на окраине Дели… Родители тяжело переживали его болезнь: их старший сын, на близкую помощь которого надеялись, стал обузой. Он теперь не мог даже бегать по городу в поисках какого-нибудь приработка, не в состоянии был за мелкую монету поднести чей-нибудь чемодан, корзину с рыночными покупками или выполнять обязанности быстрого курьера. Келаш задыхался, ноги переставлял так, словно на них висели пудовые вериги…

А болезнь месяц от месяца прогрессировала. Стал увеличиваться живот, в нем скапливалась жидкость, затрудняя и без того тяжелое дыхание больного. Несколько раз, когда мальчик буквально погибал от удушья, мать подводила его к госпиталю, и они сидели у ворот многие часы, а иногда и дни, пока врач, который уже знал Келаша, сжалившись над ним, не брал подростка на несколько дней в отделение. Здесь ему откачивали жидкость, лечили, как могли, подкармливали… И так прошло четыре года, мучительных для самого Келаша и для его семьи.

И вот этого мальчика, который и двух шагов не мог пройти, хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, я должен был оперировать.

Когда я, посмотрев снимки, согласился с диагнозом слипчивого перикардита, профессор Сен, обращаясь ко мне, сказал:

– Мы в восхищении от вашего доклада на конгрессе и были бы очень признательны, если бы вы оказали нам честь продемонстрировать в нашем госпитале свой метод операции при слипчивом перикардите. Мы сознаем, что болезнь мальчика запущена, тяжела для хирурга, но в своем докладе вы специально подчеркивали, что свой метод применяли именно у таких, трудных больных… Нам было бы очень полезно поучиться вашей методике, вашей технике, про которую знаем из прессы, из медицинских журналов. Поучившись у вас, мы, возможно, повторим эту операцию самостоятельно, она положит начало новому направлению в работе госпиталя…

Я понимал, что, соглашаясь на операцию, которую хотят видеть крупнейшие хирурги Индии, беру на себя громадную ответственность: ведь этим самым буду бороться не только за личный престиж, но и за престиж всей отечественной хирургии. Тут, в Индии, профессор Углов прежде всего представитель советской медицины. Вольно-невольно по моему умению станут судить, на что она способна… А условия, в которых предстоит работать, сплошная загадка. Мне не знаком ни один из здешних хирургов. Не знаю, как они оперируют и как будут ассистировать. Не знаю операционной сестры: как она подает инструмент, понимает ли по-английски? Да и вообще, каков здесь инструментарий, наркоз и так далее; наконец, достаточно ли надежно организован в этом госпитале послеоперационный уход за тяжелыми больными, сумеют ли они выходить этого мальчика после такой травматичной операции?

А отказаться от операции, поддавшись своим сомнениям, было бы, по крайней мере, странно, произвело бы, разумеется, плохое впечатление. Ведь многие известные хирурги, в частности Де Бэки из США, уже проводили тут показательные операции… Так что взялся за гуж – не говори, что не дюж…

После обхода госпиталя меня отвезли в гостиницу, где на какое-то время можно было остаться одному и продумать предстоящую операцию. Она не смущала меня, я их уже делал немало. Не смущало и то, что за моими действиями будут наблюдать индийские коллеги. Не раз приходилось демонстрировать те или иные операции перед лучшими хирургами зарубежных государств. Накануне отъезда в Индию смотрели, как я работаю в операционной, гости нашего Всесоюзного съезда хирургов, и в их числе югославский академик Костич, профессор Хусфельд из Дании, виднейшие американские хирурги Свен и Де Бэки, канадец Бигелоу, профессор Балиго из Бомбейского университета и профессор Давидар из Александрийского… Об этом писали наши газеты, и одна из статей, помню, называлась «Аплодисменты в операционной» – о том, как «двенадцать американцев, датчанин, югослав, индус», лучшие хирурги мира, не выдержав, нарушили священную тишину операционной аплодисментами, восхищенные тем, как я провел операцию на сердце.

Я вышел побродить по улицам. Гостиница находилась в Новом Дели, где каждый дом представлял собой как бы небольшое поместье, защищенное от любопытных взглядов живой изгородью из деревьев. Живописные, причудливой архитектуры особняки… В этой части города, которая по площади занимает приблизительно его половину, проживает только двести тысяч состоятельных людей, в то время как в Старом Дели – не один миллион жителей разных сословий.

И когда я достиг районов Старого Дели, меня поразила страшная скученность жилищ и теснота на улицах. По обеим сторонам главных из них – торговых – шли сплошными рядами мелкие магазины и лавочки, в которых чем только не торговали, начиная от золототканой парчи и кончая ржавыми гвоздями! От большой улицы разбегались то вниз, то в гору улочки мелкие, узкие, такие, что по ним не только на автомобиле – на тележке рикши не проедешь. А вдоль домов тянулась канавка с грязной и смрадной водой – в нее сливали отбросы прямо из дверей и окон… Сновали люди, меж ними спокойно бродили коровы, собаки, кошки. Душно, много нищих, на всем печать бедности и нужды. Невольно думалось, какие громадные усилия понадобятся этому трудолюбивому народу и правительству Индии, чтобы поднять в стране уровень жизни, дать всем трудящимся вдоволь хлеба, обеспечить каждого надежной работой, предоставить молодежи возможность учиться… А пока чуть ли не у половины населения такая же горькая или чуть получше судьба, как у подростка Келаша, которого мне предстоит завтра оперировать.

Завтра, завтра…

Наутро за мной заехал ассистент профессора Сена и привез в госпиталь. Здесь провели в большую комнату, где находилось много народу. В основном это были, наверно, врачи, но сновали люди и без халатов, похоже, не из врачебного персонала. Причем комната выходила прямо в длинный коридор, где тоже прохаживались и стояли группками многочисленные люди – больные, родственники, служители. К моему удивлению, переодеваться в больничное белье пришлось прямо в этой комнате.

Готовясь сейчас к операции, я мысленно представлял себе весь ее ход и возможные осложнения. Для опытного хирурга операция не страшна. Страшны они, осложнения!

И по тому, как он справится с ними, можно определить уровень хирургического мастерства. Ясно, что для оперирующего любое осложнение как экзамен, а держать его, когда на тебя смотрят тридцать пар глаз, отлично понимающих каждое твое движение, вдвойне ответственно.

Стараясь отвлечься от этих дум, я прислушался к разговорам вокруг.

– Русский у нас, этого еще не бывало! – говорил бородатый хирург в чалме и с плотно прижатой к лицу повязкой, указывающими на принадлежность к какой-то религиозной общине. – Я впервые вижу русского…