Вспомните, ребята! - Игорь Борисович Ткачук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Признаюсь, я ожидал стать свидетелем неких откровений, и словесных конструкций, соответствующих масштабам личности гостя. Увы, ожидания не оправдались. Михаил Александрович сообщил простенькими фразами о том, что нам предлагается стать инициативной группой, ходатайствующей о присвоении степени почетного доктора РГУ английскому писателю Чарльзу Сноу. Это был ответный жест Шолохова, избранного годом ранее по предложению англичанина почетным доктором права университета Сент-Эндрюс.
Вскоре Ученый совет РГУ нашу «инициативу» реализовал. Осенью того же года англичанин приехал в Ростов вместе с женой Памелой Джонсон, тоже писательницей. Вручение диплома доктора происходило в театре им. Горького («Тракторе»). Кроме заветной книжицы, Ю. А. Жданов вручил Чарльзу символы причастности к казачьему сословию: черную бурку и милицейскую фуражку, внешне совпадавшую с головным убором Донского казачьего войска.
Со времен горбачевской «перестройки» на Шолохова было вылито много грязи. «Забойной» темой стало утверждение о присвоении им рукописи «Тихого Дона». Активное участие в продвижении этой темы принял составитель текстов из лагерного фольклора Солженицын (выпускник нашего университета). Главным доводом обличителей было отсутствие рукописи романа. В конце концов, подлинник текста нашелся.
Оставляя в стороне подготовленную ЦРУ США (о чем рассказал бывший сотрудник радиостанции «Свобода» Г. Климов) возню вокруг М. Шолохова, хочу отметить черты Михаила Александровича, свидетельствующие о человеческих качествах писателя, не связанных с литературными достижениями.
Это, прежде всего, безоглядная смелость в «заступничестве за народ» – земляков из казачьих станиц.
Много сказано о жестокости Сталина и кровавых репрессиях 30-х. Но именно в это время (4 апреля 1933 года) М. А. Шолохов обратился к «тирану» с подробным описанием преступлений поименно названных представителей власти, пытками выбивавших подчистую хлеб у станичников. Ссылаясь на невозможность обойти молчанием то, что «в течение трех месяцев творилось в Вешенском и Верхне-Донском районах», писатель просил «послать в Вешенскую доподлинных коммунистов, у которых хватило бы смелости, невзирая на лица, разоблачить тех, по чьей вине смертельно подорвано колхозное хозяйство района». Сейчас с этим письмом можно ознакомиться в Интернете. Заметим, что Шолохов в те годы не был в фаворе у Сталина, которому опубликованные части «Тихого Дона» не понравились.
Сталин ответил Шолохову двумя телеграммами, которых сообщил о срочном выделении районам – Вешенскому 120 000 и Верхне-Донскому 40 000 тысяч пудов ржи, а также о направлении комиссий для проверки достоверности упомянутых писателем случаев преступлений ретивых уполномоченных по заготовке.
Однако в последовавшем за телеграммами письме он с заметным раздражением отметил: «Ваши письма производят несколько однобокое впечатление… Хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили «итальянку» (саботаж)… по сути, вели «тихую войну» с Советской властью. Войну на измор… дорогой тов. Шолохов…»[37]. Другая знаменательная черта – бескорыстие. Все литературные премии писатель передал на благие дела:
Сталинскую первой степени (1941 г.) – в фонд обороны.
Ленинскую (1960 г.), Нобелевскую (1965 г.) и три других международных премии – на строительство школ и больниц в станицах Вешенского района.
На те же нужды была потрачена подавляющая часть гонораров. Дело доходило до того, что у писателя порой не было денег на оплату партийных взносов и на железнодорожный билет для поездки в Москву. Об этом мне рассказал при встрече бывший староста нашего курса Миша Барановский. Его распределили в Вешенский суд. В станице Миша лично общался с Михаилом Александровичем во время совместных выездов на охоту.
Еще одна пикантная подробность, характеризующая безоглядную лихость Вешенского казака, стала известна мне в конце 80-х. Это было время массового пересмотра уголовных дел 30-х годов. Проходя по коридору 10 (архивного) отдела КГБ СССР (теперь УРАФ), я встретил участника «пересмотровой» группы следователя центрального аппарата Н. Гаруса, знакомого со времен совместной работы на Украине. Николай, доверительно поманив меня в кабинет, показал материалы архивного дела по обвинению Ф. Каплан (покушавшейся на В. И. Ленина) и дело по обвинению «Кровавого карлика», бывшего наркома НКВД Н. Ежова.
Первое дело было интересно тем, что приобщенные к нему вещественные доказательства – патронные гильзы, не подходили к пистолету, принадлежавшему террористке. Чем объяснить такой феномен, следователи не знали. Я заметил Николаю, что при теперешнем «бардаке» с вещдоками и иными материалами на следующем изгибе истории, возможно, будет сделан вывод о том, что подлинной жертвой выстрела была Каплан, в которую стрелял вождь революции.
В деле же наркома имелась стенограмма «прослушки», зафиксировавшая факт интимного общения в гостинице «Москва» «лихого казака» М. А. Шолохова с женой запятнанного кровью Н. Ежова. Стенограмма докладывалась Сталину, но поведение станичника осталось без последствий.
Интересно, найдется ли среди брызжущих слюной обличителей «приспособленца и плагиатора» М. А. Шолохова хоть один индивид с набором похожих человеческих качеств и поступков?
Третьим известным человеком, с которым довелось встретиться во время учебы в университете, стал заочно знакомый с детства «главный следователь страны», Лев Романович Шейнин. В подростковом возрасте я зачитывался его увесистой книгой «Записки следователя».
Прочтение «Записок» в зрелые годы оставило впечатление «олитературенного» изложения материалов «Следственной практики», периодического издания ВНИИ криминалистики Прокуратуры Союза ССР, пособия для следственных работников. Доступ к успешно расследованным делам у автора был неограниченным. Ведь с 1935 года Лев Романович занимал должность начальника следственного отдела Прокуратуры СССР.
Пригласительный билет на мероприятие с участием Шейнина мне дал В. Г. Беляев. Встреча проходила зимой 1965 года в малом зале здания театра им. Горького.
Л. Р. Шейнин – рыхлый мужчина с одышкой, располагался в кресле на возвышении. Оттуда, не прекращая курить, известный стране юрист рассказывал об участии в Нюрнбергском процессе и в работе Советского комитета защиты мира. Об этой встрече осталось смутное воспоминание.
В середине 80-х годов мой тогдашний начальник Ю. А. Замараев дополнил первые впечатления о бывшем «Главном следователе Прокуратуры СССР» рассказом об участии этого человека в репрессиях 30-х годов и об изворотливости «Льва» в описании событий того времени. Допросы в рамках инициированного Хрущевым второго по счету расследования убийства С. М. Кирова проводил Юрий Афанасьевич. Первое следствие, как выяснилось, вел автор «Записок…», подписавший и обвинительное заключение по делу 1934 года.
Подробнее об этом расскажу далее.
Теория – практика
Практик во время учебы было три. Первая – ознакомительная, летом 1963 года. Местом ее прохождения стали Кировский РОМ, Народный суд Железнодорожного района и Юридический отдел Областного Совета профсоюзов. В памяти застряли пыльная комната архива районного суда, в которой наша группа из трех человек знакомилась с рассмотренными делами.
Производственную практику 1964 года я проходил в Крымской Межрайонной прокуратуре Краснодарского края в качестве следователя-стажера.
В этот период
