Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пауза.
— Текле жалко. Как только стемнеет, она приникает к окну, и даже если Звиад до полуночи не придет домой, она все стоит у окна, смотрит на улицу и ждет… Но стоит ей его увидеть, как она тут же поспешно скрывается в своей комнате и делает вид, что спала и приход Звиада разбудил ее. Частенько она ждет его до рассвета. Мне она ничего не говорит, но я-то вижу, что душа у нее разрывается от горя. Извелась она, боюсь, как бы это не кончилось плохо…
— Жалко, — все так же с грустью в голосе сказал Реваз.
— Поэтому я и приехал к тебе. Может быть, ты ему напишешь и позовешь к себе.
Пауза.
«Порвал диссертацию и выбросил в сорный ящик… Фотографии Лили выкинул… Лили в свое время хвасталась перед своими подругами, что ее муж первым станет доктором, а он даже и кандидатскую не защитил… Теперь на каком-то заводе руководит спортивной секцией. Жена от него сбежала. Звиад на себя не похож, пьянствует. Он обеими ногами поскользнулся, барахтается на земле, а подняться не может… Жаль, очень жаль Звиада…»
— Хорошо, — сказал Реваз и, поднявшись с бревна, закурил. — Письмо? Письмо нет! Я сам приеду. Если вы два дня подождете, я с вами вместе поеду в Тбилиси.
Начал накрапывать дождь.
— Переждем дождь в конторе, — сказал Реваз, тронув Нико за локоть.
— Нет, я пойду домой. — Нико взял кувшин и ушел.
Весь день моросило.
На следующий день небо было чистое, как зеркало, но стало душно.
Обедать Реваз не пришел. Он просил передать, что раньше вечера домой не вернется, так как из Кутаиси приехали дорожные специалисты.
Истинная причина крылась в другом и была известна только Русудан.
Обедали неохотно.
После обеда Сандро и Коки довольно долго гоняли во дворе мяч. То один из них становился в ворота, то другой, и они по очереди били одиннадцатиметровые. Потом друзьям захотелось на Сатевелу, но Русудан их не пустила. Она была утром на реке и видела, как заметно в ней прибавилось воды, потому и побоялась отпустить ребят купаться. Дело уладил Александре, сказав, что пойдет вместе с ними и заодно принесет к ужину рыбу. С тем они и ушли.
Татия, взяв материю на платье, ушла к маленькой Екатерине. Накануне Эка была у Чапичадзе в голубом платье с короткими рукавами, которое очень украшал белый воротничок. Это платье понравилось Татии, и когда маленькая Екатерина сказала, что сшила его сама, Татия удивилась и почему-то в глубине души не поверила. Потом она сказала, что у нее есть похожая материя, так не сошьет ли ей Екатерина тоже.
Когда Нико и Русудан вышли во двор, дочь стала уговаривать отца полежать в гамаке, а он — ее, и дело дошло до жребия. Нико лег в гамак, а Русудан стала его покачивать.
— После дождя солнце очень печет, и все-таки воздух совсем другой, — с улыбкой сказал Нико.
— Отец, ты завтра уезжаешь?
— Я должен ехать. Ты же знаешь, что мама осталась одна.
— Знаю. Хоть бы мне тоже надо было ехать, — со вздохом сказала Русудан.
«Что значит — дочь! Да, у дочери сердце другое. Она всегда сильнее любит родителей! Вот и Русудан как жалеет свою мать…».
— Как приеду, на следующий же день увезу ее в Коджори. Я отдал задаток за ту же квартиру, где мы жили в прошлом году. Если она не захочет, силой увезу! — решительно заявил Нико. А потом громко и отчетливо произнес: — Нашему барину тоже предложу поехать с нами. Поедет — хорошо будет, не поедет — пусть себе болтается в Тбилиси.
Пауза.
— Если бы и мы с Татией поехали в Коджори, отец!
«Вот так-то! Сердце дочери больше болит о родителях, чем у сына. Почему Татия и Русудан должны ехать в Коджори? Русудан надо смотреть за детьми и мужем, но она и родителей не хочет оставить без внимания, сердцем к нам тянется. А от Звиада только одно беспокойство, не жалко ему ни отца, ни матери…»
— Ты и Татия в Коджори? Зачем? Мы с матерью как-нибудь присмотрим друг за другом! — почему-то рассердился Нико и посмотрел дочери в глаза. — Может, скажешь, что в Коджори лучше, чем в Хемагали, а? Не говори такого, никто тебе не поверит, Русудан!
Пауза.
«Как будто он не понял меня. Конечно, понял. Нарочно говорит о другом: мол, вы с Татией не беспокойтесь, мы с матерью как-нибудь присмотрим друг за другом. Да, лучше сломанное, чем склеенное, и я прямо скажу…»
— И в Коджори не поеду, но и здесь не останусь, — решительно сказала Русудан и села на скамейку.
«Что? Что ты сказала? И в Коджори не поеду, но и здесь не останусь? Мне это, должно быть, послышалось. Нет, Русудан именно так сказала…»
— Не успела приехать и уже скучаешь? — изрек Нико, привстав в гамаке.
— Скучаю? Ты говоришь, как Реваз, отец!
— Да, как Реваз и…
— Разве я такая легкомысленная, что мне нужны только развлечения? — перебила его Русудан. — Скучаю! Здесь тишина, чистый воздух, фруктовый сад, хороший дом… — с нарочитым спокойствием сказала Русудан и улыбнулась.
«Смеется надо мной. После дождя солнце очень печет, и все-таки воздух совсем другой, сказал я. Она запомнила и повторила. Какая тишина! Свежий воздух, фруктовый сад… Вчера вечером мы сидели на веранде, вот тогда я это и сказал, а она запомнила и сегодня насмешливо вернула мне мои слова…»
Нико встал с гамака и сел рядом с Русудан.
«Она в дурном настроении. Лицо как маска. Надтреснутый голос. Потемневшие глаза… Что-то мучает Русудан, с отцом говорит странно, намеками, а в чем дело — не поймешь. Да разве догадаешься? Сейчас спрошу ее и, может быть, узнаю…»
— Что случилось? Тебя Реваз обидел?
Пауза.
«Не хочу я этого покоя и тишины, хемагальского чистого воздуха, этой травы… Мне нужно, чтобы около меня было сердце, такое сердце, которое бы билось для меня! А сердце Реваза, отец, давно уже не бьется для меня! Да, возвращение Реваза в деревню означало, что мы расстались, на самом деле расстались. Реваз — восстановитель пришедшей в запустение родной деревни, я — противница. Да, Реваз сам по себе, я — сама по себе. Хемагали в одной стороне, а Тбилиси —
