Операция «Гадюка» - Кир Булычев

Ему было труднее пережить этот обман.

Он пошел к стене центрального из трех небоскребов, и с каждым шагом он продвигался все медленнее. В результате я, шагая неспешно, обогнал Кима и первым дошел до стены.

Небоскребы были написаны на ней грубо, однако все двери, окна и этажи были размечены точно, так что уже за сотню метров, особенно в сером сумеречном освещении этого дня, декорации казались настоящими домами.

Я ударил кулаком по стене. Стена спружинила.

Я попытался поцарапать ее — материал был упругим, непроницаемым, хотя краска поддавалась нажиму и клочок белой штукатурки я отколупнул.

Ким подошел и тоже ударил кулаком по стене. Будто подражал мне.

Я попытался процарапать в краске отверстие, как в замерзшем ледяными снежными узорами окне автобуса, чтобы заглянуть за край Земли. Я вспомнил картинку из учебника астрономии — «Средневековое представление об устройстве Вселенной». Там монах просунул голову сквозь небо на краю Земли и любуется звездами, кометами и прочими чудесами мироздания.

— Что же получается? — спросил Ким.

— Ничего. Нас обманули, — сказал я. — Нам повесили лапшу на уши.

— Я же здесь жил!

— Тебе внушили, что ты здесь жил.

— Зачем?

— А вот это нам с тобой предстоит выяснить. И только поняв, после этого мы с тобой сможем вернуться домой.

— В какой дом?

— В тот самый, который ты оставил в Меховске.

— В Меховске?

Блокада в его памяти существовала. Но на пути к ее разрушению был сделан первый шаг.

Я посмотрел по сторонам. Стену, которая чуть закруглялась в обе стороны, отделяла от домов-игрушек широкая полоса ничейной земли, как бывало на хорошо оборудованной советской границе. Я поглядел себе под ноги. Здесь, где никогда не идут дожди, следы сохраняются надолго. И наши следы были видны. Значит, рано или поздно велосипедисты появятся вновь.

Тем более что я увидел множество тонких рубчатых линий, тянущихся вдоль стены, — следы велосипедов, которые время от времени проезжают по границе Вселенной.

— Ким, — сказал я. — Давай отложим поиски твоего родного очага на следующий раз. Не стоит нам встречаться с велосипедистами.

— Но мы же не дезертиры!

— Мы подозреваемся в дезертирстве. Но теперь я убежден, что наше преступление куда серьезней. И одной виселицей не отделаться.

— Седой, кончай шутить!

— Я не шучу. Нигде не любят тех мальчиков, которые подглядывают в спальню родителей и могут догадаться, как делают детей. Мы же с тобой дошли до конца этого мира и можем догадаться, если захотим, что его не существует.

Ким думал недолго. К счастью, недолго, иначе мне пришлось бы уйти отсюда одному — я не хотел оказаться в руках правоохранительных органов. Полковник дядя Миша мне бы этого не простил.

— Хорошо, — сказал Ким. — Пошли обратно. Мне тоже подумать не мешает.

Обратный путь мы провели в молчании — каждому было о чем подумать. Когда мы вернулись в расположение нашей роты, нас ждал еще один неприятный сюрприз.

Комроты Коршун со своим верным Мордвином сидели на моей койке и ждали нас.

— Вернулись, — вздохнул Коршун с заметным облегчением.

— А ты чего боялся? — спросил Ким. Он был мрачен, агрессивен и напуган.

— Я боялся, что попадетесь, — сказал Коршун. — А скоро боевое время начинается. У меня больше командиров во взводах нет. А вы, хоть и молокососы, все же с опытом.

— Мы недалеко ходили, — сказал Ким. — Мы в город ходили.

— Зачем? — спросил Коршун.

Мне показалось, что за час, пока я его не видел, он еще более осунулся, смуглая кожа еще туже обтягивала скулы.

— Ким хотел со своими родными повидаться, — честно признался я.

— Ты что, жить раздумал? — повернулся взбешенный Коршун к Киму.

Я втиснулся между Коршуном и Кимом. Я был лучше готов к тому, чтобы спокойно выдержать натиск.

— Мы ничего плохого не имели в виду, — сказал я. — Мы сходили в город, поглядели, какую родину мы защищаем. Навестили, посидели, выпили чаю — и обратно!

— Врешь! — Коршун оттолкнул меня и обернулся к Киму: — Он врет, а ты что придумаешь?

— А с чего ты решил, что Седой врет? — удивленно спросил Ким.

Ах ты, молодец! Вот не ожидал от него такой прыти.

— Потому что… потому что категорически запрещено покидать передовые позиции во время боевых действий и оголять линию фронта. Сейчас положение критическое, каждый человек на счету!

— Погоди, погоди! — остановил я командира роты. — Ты притворяешься, а мы хотим говорить откровенно. Мы отлично знаем, что сейчас еще не боевое время, ты сам так сказал, и песок в часах еще не высыпался вниз. Мы младшие командиры и имеем полное право произвести рекогносцировку, потому что мы на фронте первый день и должны понять — где что. Где тыл, а где враг.

— И никто не запрещал мне повидаться с моей мамой, — сказал Ким.

Пыл Коршуна пропал. Вдруг он махнул рукой.

— Попались бы в лапы службе безопасности — и кончили бы дни на виселице. Кто бы там стал разбираться?

— А почему нужно вылавливать?

Он не дал мне договорить:

— Потому что дезертир на дезертире! Все бегут.

— Какие дезертиры? Куда бегут? — вмешался в разговор Ким. — Ты знаешь, что там, сзади?

— Конечно, знаю! Наш дорогой город, — ответил Коршун, и я подумал — может, и не притворяется? Ведь не будь меня, Ким, верней всего, попал бы к велосипедистам, и они бы его живым не выпустили. Нашему здешнему начальству нельзя допускать сомнения. Если мы защищаем родину — мы сражаемся отчаянно. Если речь идет о каких-то декорациях, то солдаты могут поднять оружие против хозяев. Никто не хочет быть смертником впустую.

— Ты в самом деле так думаешь? — спросил Ким, нахмурившись.

— Не надо допросов, — вмешался я. — Пусть каждый думает как хочет. Ты пришел сюда, потому что беспокоился, куда мы делись?

— Нет, — сказал Коршун. — Я пришел по делу. Ваше путешествие обсудим потом. Мне сообщили, что противник может начать вылазку еще до начала боевого времени.

— Так ты же говорил, что это невозможно!

— Это для нас, цивилизованных людей, невозможно. А для них, ублюдков, все возможно. Это будет, как мне сообщили из штаба полка, не общее наступление, а несколько вылазок с целью достать пленных.

— А зачем им пленные? — спросил я.

— Как зачем? — сказал Мордвин. — Ясное дело — жрут они наших. Жарят на костре и жрут.