Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти - Луис Броули

— Он такой умный, — сказала Эллен.

— Я не понимаю. Что он говорит? — вмешался кто-то.

Эта информация была новой для других, но меня этот голос возвращал в то время, когда каждое сказанное слово досконально изучалось. Сейчас все эти слова не имели никакого смысла, потому что напротив меня сидел человек, которому удалось расцепить железную хватку этого голоса и открыть пространство чудес и разочарований.

(Не смею здесь цитировать старика: не хочу, чтобы мне предъявили иск.)

Юджи сидел в своём кресле, безразличный к видео.

— Что это? — спросил он.

— Твой старинный друг, — ответил я.

— О, — пробормотал он. — Всё это вздор.

Было странно видеть одного Кришнамурти в комнате, а другого — в киберпространстве. Они были абсолютно разными. Юджи, как топором, рубил все инструменты, которыми Джидду Кришнамурти пользовался для общения. Юджи был уверенным, а Джидду Кришнамурти колеблющимся. Удивительно думать, что Юджи слушал его в течение многих лет и, тем не менее, смог не увязнуть в нём. Он всё порубил на куски и сжёг. Я пытался представить силу удара или взрыва, которая требовалась для того, чтобы выкинуть этого парня из системы. Снова и снова я вспоминал аналогии из священных текстов, где сказано, что для извлечения одного шипа нужен другой шип. Если затем не выбросить второй шип, то что изменится?

Юджи был тем самым вторым шипом. Мог ли я выбросить его? Пока что это было маловероятно.

Из-за всей этой новой информации, драматических поворотов, секс-скандалов и прочего, связанного с Джидду Кришнамурти, я начал на многие вещи смотреть иначе. И теперь я действительно не понимал, что мне думать о нём, о Юджи или отношениях между ними. Я знал только, что у меня с ним покончено, а насчёт всего остального… Что я должен был о нём думать?

Юджи существовал сам по себе — вольная птица, кристально чистая, разрушающая, харизматичная — иногда до непереносимости. В последнее время казалось, что Джидду Кришнамурти был не такой уж фальшивкой. По крайней мере, встреча с Джидду Кришнамурти подготовила меня к встрече с Юджи — это факт.

Однажды Юджи рассказал Махешу о своём разговоре с Джидду Кришнамурти:

— Я чувствую себя слепым человеком, ищущим в абсолютно тёмной комнате кошку, которой там нет.

— Кошка там, — последовал ответ Джидду Кришнамурти.

«Он лгал, — сказал Махеш. — Он кормил людей надеждой».

Боль в коренном зубе становилась всё сильней. Я хотел вылечить его в Индии, где цена на услуги была более приемлемой, но так и не собрался сходить к врачу. Нью-йоркерша предложила мне пойти вместо неё по записи к местному стоматологу. Я решился. Врач, молодой итальянец, оказался духовно ищущим. После разговора с Нью-йоркершей его стала интересовать тема Юджи. Вечером после приёма он пришёл познакомиться с ним и, естественно, выслушал все его теории относительно растущих зубов.

— Мои тридцать два зуба растут снова, сэр!

Юджи даже согласился сделать рентген. Рентген так никогда и не был сделан, но стоматологу Юджи пришёлся по душе. Когда Юджи сказал, что хочет вырастить заново все свои зубы, чтобы кусать ими людей, поскольку слова до них не доходят, стоматолог уверил его, что слова его были достаточно кусачими, особенно те, которые были направлены на Нью-йоркершу.

ГЛАВА 72

«Я знал, что внутри меня произошло что-то действительно фантастическое, — что это было, я не знал, но меня это не беспокоило».

На Рождество Юджи с особым остервенением ругал хорошо нам всем известную компанию грязных ублюдков. Это было похоже на безумие. Вёл ли он себя ещё более безумно, чем раньше? Не знаю.

Гуха принёс небольшое рождественское дерево, и девочки украсили его. Шилпа вошла, сияя, как луч солнца, полностью оправившись от небольшой семейной ссоры, случившейся накануне вечером. Сумедха положила бант на телефон рядом с Юджи. Он улыбнулся. Подарки были развёрнуты за спиной Юджи, и завтрак продолжился в обычном режиме.

Он встал, чтобы похвастаться своей свежевыкрашенной, местами с разводами рубашкой, поскольку кто-то спросил про неё. Его наэлектризованные волосы встали дыбом, когда он стаскивал с себя свитер, желая предъявить результат работы, проделанной накануне вечером. Он был похож на взъерошенного цыплёнка.

— Жемчужно-серая! — гордо объявил он на всю комнату. Солнечный свет из окна попадал прямо на сноп волос вокруг головы, образуя круг белого пламени. Его тощая фигурка выглядела очень забавно и мило.

В новом свитере и тёмных брюках он казался совсем другим. В то утро в нём бурлила энергия молодости.

По окончании Рождества семейство Гухи уехало. Калифорниец к тому времени тоже уехал, и толпа снова поредела. В конце дня я задал Юджи несколько вопросов по поводу его образования. Его первым предметом была адвайта-веданта, вторым — психология. Он изучал их в течение трёх лет. Как он говорил раньше, он хорошо познакомился и с западным, и с восточным подходом к уму, прежде чем отказаться от обоих. Я спросил, что включало в себя изучение адвайта-веданты, и он ответил, что среди прочих других они проходили и Гаудападу. Шанкарачарья впоследствии интерпретировал главные тексты по-новому.

— Шанкарачарья, Мадхавачарья, Рамануджачарья — эти три великих учёных создали три школы мысли.

Вероятно, он воспроизвёл точные слова из лекции, на которой присутствовал. Он отвечал механично, как машина. Те немногие детали, которые я и так слышал уже тысячу раз, выдавались после длительных пауз. Он сидел молча, с закрытыми глазами, затем глаза открывались и из него выходила пара предложений ни о чём. Я посмотрел в его глаза, отражавшие две маленькие точки света, и спросил: «Что там есть такое внутри, что передаёт информацию рту?» В ответ я получил какой-то несвязный кусок речи, не имеющий никакого отношения к этой говорящей машине.

Глядя в огонь, я испытывал чувство, что могу просидеть рядом с ним вечность, но так и не «постичь». Как он говорил, преградой была именно та вещь, которая пыталась постичь. Я был похож на пьяную от идей обезьяну, прыгающую по горящим углям. Бесполезно было сидеть рядом с ним и тешить себя надеждой, что он меня освободит. И что делать? Я вообразил, что он обрёл свободу, «разобравшись» с Джидду Кришнамурти. А не случилась ли эта «разборка» лишь в его голове? Если он был проекцией моего воображения, не был ли Джидду Кришнамурти проекцией его воображения?

Нет.

Это тоже не то.

Огонь продолжал гореть. В голове ворочалось месиво мыслей, но ни одна из них ничего не давала на выходе. Один только пар. Всё не то.

— Бездействие есть действие, вот ваша Гита.

После праздников мы часто ездили. Одиннадцатого января мы снова на день остались в Гштааде. Как оказалось, это был его последний день, проведённый там. На своей последней квартире в Гштааде он провёл меньше шести месяцев.

Я пришёл рано. В комнате с задёрнутыми шторами было жарко. Он сидел в кресле — худенькая фигура в обрамлении бледных серо-зелёных полосок. Чувствовалось, как мощная энергия распространяется по комнате во всех направлениях. Плиссированные занавески за ним уходили куда-то в бесконечность. Худые ноги под мягкими складками отутюженных брюк опирались на стоящий впереди деревянный столик. Руки охватывали одно колено: одна рука привычно делала складку на штанине, вторая держала её. Он молчал, что в те дни было большой редкостью. Сквозь него и под ним пульсировали странные, мягко распылявшиеся во все стороны волны. Может, это была пыльца человеческого цветка? Но что бы то ни было, это перемещалось вокруг его физической формы, пока он сидел с отсутствующим взглядом на лице. Его голова неподвижно застыла на узких плечах. Неописуемая, почти жидкая энергия пропитывала буквально каждый миллиметр воздуха вокруг него. Он был погружён в неё и в то же время сам являлся её источником. Когда его ранее полуприкрытые глаза закрылись, возникло ощущение, что он купается в нежных объятиях.

Его голова слегка отклонилась назад, будто вдыхая аромат, принесённый лёгким ветерком из другого измерения. Я чувствовал в комнате дыхание бесконечности.

Мой Бог, тот день — это было что-то!

Все его последующие крики на нас были только попыткой скрыть следы этого блаженного аромата. Сидя рядом с ним, я временами ухватывал проблеск того места, которому он принадлежал. Находясь с ним в одном пространстве, чувствуя неотвратимость полной сдачи чему-то, выходящему за пределы сознания, я сопротивлялся этим ощущениям как ощущениям, но прогнать их было невозможно. Они были слишком сильными. В такие моменты моё тело и всё, что я воспринимал, становилось ложью, фальшивой нотой, отвлечением от того. Эта невыносимая тотальность прикончила бы меня, позволь я этому произойти. По крайней мере, именно это говорил мне мой страх. Произошло точно так, как он говорил: если ты увидишь это однажды, ты пропал. Как бы скептически люди ни относились к его загадкам, шуткам и шокирующим заявлениям, я нисколько не сомневался, что он буквально имел в виду то, что говорил. Именно я — тот, кто загадывает загадки и шутит, незаконно вселившийся в это тело грязный ублюдок Луис.