Слова через край - Чезаре Дзаваттини

Сначала я словно бродил в густом лесу, где не знаешь, куда ступить, потому что не видишь ни единой тропинки. Но потом тропинка наметилась… Однажды Джан Пассери, которого я просил помочь мне в этом деле, привел ко мне домой семь человек, среди них были служанка, вагоновожатый, механик… Мы начали болтать о том о сем. Вагоновожатый сказал, что, по его мнению, дневник полезная вещь, только если писать все искренне; механик пожелал в течение некоторого времени за полчаса перед сном пересматривать все, что случилось за день, а прислуга боялась, что хозяева узнают о том, что она ведет дневник, и решат, что она сошла с ума. Они обменивались между собой взглядами, восклицаниями, словно были членами одной семьи. Мы пришли к полюбовному соглашению о том, что не назовем подлинных имен авторов дневников в случае, если они будут опубликованы, — кто может поручиться, что они не попадут в руки кредиторам или начальству. Но если хотите, сказали они, можете называть имена — мы будем писать одну правду.

Вчера вечером я решил обратиться со своей просьбой — вести в течение пяти-шести дней дневник — к одному из парней, что продают бензин в красивых стеклянных киосках, которые растут как грибы на улице Номентана — отрезок ее, ведущий от улицы 21 Апреля к электростанции, буквально усеян ими… Когда я возвращался пешком домой, парни, обслуживающие бензозаправочные колонки, уже спали внутри своих ярко освещенных нарядных киосков. Площадь их не больше одного метра, и спать лежа нельзя, а можно лишь стоя, как лошади, или сидя. Один из этих ребят высунул ноги наружу, другой скорчился, как плод в чреве матери, третий свернулся калачиком на полу, уткнувшись лицом в стену и расплющив о стекло нос… Я не стал никого будить, а поговорил с одним из них на следующий день. Он мне рассказал, как невозможно бороться со сном, он накатывает на тебя, но только задремлешь, как раздается скрежет тормозов, у колонки останавливается машина, и нужно вскакивать.

Теперь вы не удивитесь, если я попытаюсь издать эти дневники дешевыми выпусками — в каждом будет собрано вместе по 20–30 дневников; один выпуск — дневники школьных учительниц, другой — батраков, или, например, рабочих с одного предприятия, или жителей одной городской окраины, или священников, или чиновников одного министерства, полицейских, солдат; комбинаций может быть великое множество: дневники за месяц и за один день, записи, касающиеся одного и того же события, чтобы проследить взаимосвязи, влияния, воздействия.

Их надо было бы читать в школах: там всегда начинают с первого этажа, но никогда — с фундамента, в школьных учебниках не найдешь ни строчки, объясняющей, что значит слово «демократия».

Международная Премия Мира (1955)

Я был бы лицемером, если бы не написал немного о Премии Мира. Я хочу сделать это еще и потому, что эта премия, носящая самое прекрасное название, какое только может быть, вовсе не легка, как голубь, и поэтому я зову помочь мне удержать ее всех тех, кто находил, так же как находил я, место на страницах журнала «Чинема нуово», смело выражая то, что думал я, а это и было доказательством искренней любви к итальянскому кино. Чувства, которые я испытал, получив вчера сообщение, были, разумеется, сперва бурными. Сначала радость… Потом я сразу же подумал о врагах, но человек от радости становится на несколько минут таким хорошим, что даже говорит: «Позвоню-ка я тому юноше, который писал, что я отстаиваю неореализм для того, чтобы продавать свои сюжеты. Несчастный, он не понимает, что для меня, во всяком случае, гораздо легче сочинять сюжеты, далекие от неореализма. Но ведь без этой клеветы бедняжке не будут платить его жалованье…»

Мир! Мир не для какого-то одного или другого человека, а точка, в которой достигается равновесие между индивидуумом и коллективом. Нет более современного слова, чем это, в социальном смысле. В самом деле, никогда в веках не говорили о мире так, как говорят теперь. Это слово входит в нашу повседневную речь, а также заставляет предпринимать определенные шаги, в результате которых мы никогда уже не отступим с позиций, что мы достигли. Нам кричат, что не все мы искренни. Но они не видят, что колесо уже пущено в ход и никто не сможет его остановить, а следовательно, даже если кто-нибудь, запуская его, и был неискренен, то остался с носом. Некоторые из наших шагов наивны, недостаточно продуманны — это поиски, стремление проникнуть в середку круглого, как шар, слова. Но, мне кажется, я еще не видел плакатов, объясняющих, как в толковом словаре, слово «мир»; точно так же еще не спрашивали всех школьников, как они понимают значение этого слова, не спрашивали, каким образом каждый из нас может способствовать — или мешать — миру… Мир — это не бесстрастное состояние: полны страсти конгрессы матерей, не желающих больше войн, конгрессы людей, которые во всех уголках земли на своем языке требуют: «Долой войну!»

Я говорил, что постепенно осознал значение премии — оно выходит далеко за пределы того, что относится к моей скромной персоне. Как видно, итальянское кино вносит свой вклад в дело мира.

«Серебряные ленты» и так далее (10 февраля 1957 г.)

Моя мать усаживается на стул, как в театре: сейчас в телевизионных новостях покажут вчерашнюю церемонию вручения премий «Серебряной ленты». Там появлюсь также и я. Но я не появляюсь: кто-то — чик! — вырезал именно меня.

Космос (1957)

В комнату вошла мать и сказала мне, что в церкви св. Агнессы и во всем нашем квартале страшное волнение: этой ночью запущена ракета с людьми на борту. Я хочу встать, несмотря на азиатский грипп, и пойти купить экстренный выпуск газеты с этим известием, шагать среди хора восклицаний, сказать кому-нибудь о том, что если это не послужит делу мира, тому, чтобы свободно и «вместе» исследовать человеческую душу, как исследуют космос, то я возьму мегафон, заберусь на высокую гору, крикну оттуда «дерьмо!» и пущу себе пулю в лоб.

С мессы возвращается моя дочь и говорит, что в космос, оказывается, запущены не люди, а собаки. А я-то уже представлял себе, как астронавты в сверкающих доспехах попадают на одну из планет и вдруг за какой-то скалой находят там… Кого бы вы думали? Самого господа бога, только, может быть, без бороды. Я ждал вас, говорит он и начинает рассказывать: «Я родился в таком-то году…»

Здравствуй, Италия! (1958)

Это наметки сценария мультипликационного фильма, написанного для фирмы «Гаммафильм». Лента начинается со списка сотрудников, принимавших участие в ее создании: 8 миллионов жителей Ломбардии, 6 миллионов жителей области Венето, 7 миллионов жителей области Эмилия и далее — сардинцы, неаполитанцы, сицилийцы и прочие, то есть все те, кто и составляют 50 миллионов человек, населяющих нашу страну. Экран мало-помалу погружается в темноту, и в уголке его появляется лицо знаменитого актера. Изображение растет, разрывая мрак, как черную бумагу, и актер просит нас говорить шепотом, так как в Италии почти все еще спят, хотя солнце уже отправилось в путь, покинуло дальние страны и скоро придет к нам. Пока же актер чиркает спичкой: сквозь тьму действительно уже проглядывают очертания нашего «сапога». Белая пена морского прибоя с грохотом бьется о длинную линию берегов; «сапог» растет, приближается, и перед нами мелькают, сменяясь с молниеносной быстротой, то гора, то дорога, то озеро, то вдруг — ни больше ни меньше — римский Форум, среди колонн которого стаями носятся бездомные кошки; и спины их сверкают в серебряном лунном свете…

«Синьоры, уже близок рассвет». С самого края кадра бьется что-то серое. Это хлопают крылья птиц, улетающих в дальние края: их крылатая вереница пролетает под постепенно бледнеющим ковшом Большой Медведицы. Милые сердцу призраки, являющиеся каждую ночь составить нам компанию, возвращаются в свое царство. Целые толпы призраков, словно тучи, пересекают экран, улетая в бесконечность. Но внезапно один из них в этом безумном беге вырывается вперед, словно от кого-то удирая. Это Муссолини. Он дико вращает глазами, а за ним по пятам гонятся призраки с палками; в них мы узнаем Гарибальди и Мадзини. Преследуемый и преследователи исчезают в вышине, а об экран звонко, словно о жестяной лист, ударяется град пуль.

Одной пуле удалось продырявить завесу ночи — сквозь отверстие пробивается и падает на какой-то город первый тонкий лучик света. Вот он на мгновение освещает один памятник — это знаменитая Пизанская башня и площадь с ее белокаменными чудесами. Но чернота, еще закрывающая экран, словно разбуженный осьминог, пытается закрыть это светлое пятнышко. Между тьмой и светом начинается схватка; воины света устремляются на черное чудовище, из его ран вырываются снопы лучей, которые, как стрелы, падают то в один, то в другой уголок Италии — на деревушку в Лукании, на озеро в Ломбардии, на понтонный мост через По, на один из шпилей Миланского собора.