Отель «Нью-Гэмпшир» - Джон Ирвинг

— Только не об этом, — сказал я.

— Ты все еще меня любишь? — спросила Фрэнни.

— Да, я ничего не могу с этим поделать, — ответил я.

— Бедный, — сказала Фрэнни.

— И ты тоже бедная, — отозвался я.

Есть одна ужасная вещь в отношениях любовников, я имею в виду настоящих любовников: людей, которые влюблены друг в друга. Даже имея повод быть несчастными и утешать друг друга, все равно они рассматривают любой физический контакт в первую очередь с сексуальной стороны; даже когда им полагалось бы скорбеть, они могут возбудиться. Фрэнни и я не могли ограничиться тем, чтобы просто держать друг друга, сидя на лестнице; невозможно было только слегка касаться друг друга и не захотеть притронуться сразу ко всему.

Полагаю, мы должны быть благодарны Иоланте, которая нас прервала. Иоланта направлялась на улицу в поисках новой жертвы для своего мошенничества. Она увидела нас с Фрэнни, сидящих на лестнице, и нацелила свою коленку так, что заехала мне в позвоночник.

— Ой, извини, — сказала она мне. И, обращаясь к Фрэнни, добавила: — Не связывайся с ним. Он не может кончить.

Мы с Фрэнни, не говоря ни слова, последовали за Иолантой по лестнице, только Иоланта миновала фойе и вышла на Крюгерштрассе, тогда как мы с Фрэнни пошли взглянуть на медведицу Сюзи. Та спала на диванчике, по-прежнему усыпанном пеплом; на ее лице было почти безмятежное выражение, Сюзи была вовсе не такой безобразной, как сама считала. Фрэнни сказала, что шуточка Сюзи о том, что она «не такая уж страшная, если надеть на голову мешок», совсем не смешна; двое мужчин, которые изнасиловали ее, действительно надели ей мешок на голову. «Так нам не надо будет на тебя смотреть», — сказали они ей. Такая жестокость из кого хочешь сделает медведя.

— Странная, по-моему, штука изнасилование, — признавался я потом медведице Сюзи. — Это же самое жестокое, что может быть, после чего еще можно выжить; мы не можем, например, остаться живыми, если нас убьют. Самое жестокое — так как я не могу представить, чтобы сам смог сделать такое с кем-нибудь, даже не могу себе представить, чтобы у меня появилось такое желание. Это чувство для меня слишком чужеродно; думаю, поэтому оно и кажется мне таким жестоким.

— Я-то легко могу себе такое представить, — сказала мне Сюзи. — Я могу представить, как сделала бы это с теми засранцами, которые сделали это со мной, — сказала она. — Но только для того, чтобы отомстить. Да и вообще, с мужиком ни черта бы не вышло, — сказала Сюзи. — Мужику это вообще, может, понравилось бы. Есть мужчины, которые думают, что нам нравится, когда нас насилуют, — сказала Сюзи. — Они могут так думать только потому, — сказала она, — что сами уверены: им бы это понравилось.

Но в пепельно-сером фойе второго отеля «Нью-Гэмпшир» Фрэнни и я просто хотели привести Сюзи в божеский вид и отправить ее к себе спать.

Мы поставили ее на ноги и нашли медвежью голову; стряхнули старые сигаретные окурки (на которых она лежала) с ее потертой спины.

— Давай, давай, вылезай из своего старого костюма, — ворковала ей Фрэнни.

— Как ты могла… с Эрнстом? — проворчала ей Сюзи. — А ты, как ты мог… с проститутками? — спросила она меня. — Я не могу понять ни одного из вас, — сказала она. — Я слишком стара для этого.

— Нет, это я слишком стар для этого, — мягко сказал отец медведице.

Мы не заметили его за регистрационной стойкой; мы думали, что он пошел спать. И он тоже был не один. Ласковая, как мама, радикалка, наша дорогая Schlagobers, наша дорогая Швангер, была вместе с ним. В руках у нее был пистолет, и она жестом велела нам вернуться к диванчику.

— Будь добр, — сказала мне Швангер. — Приведи Лилли и Фрэнка. Разбуди их аккуратно, — добавила она. — Без грубости, без резкости.

Фрэнк лежал в кровати; рядом с ним, вытянувшись по стойке «смирно», стоял портновский манекен. Сна у Фрэнка не было ни в одном глазу; мне не пришлось его будить.

— Я так и знал, что нечего нам было ждать, — сказал Фрэнк. — Надо было сразу на них накапать.

Лилли тоже и не думала спать. Лилли писала.

— Сейчас у тебя появятся новые переживания, о которых можно будет написать, Лилли, — пошутил я, когда, держа ее за руку, вошел с ней в фойе.

— Надеюсь, это всего лишь маленькие переживания, — сказала Лилли.

Они все ждали нас в фойе. На Шраубеншлюсселе была его форма трамвайного кондуктора; он выглядел очень официально. Арбайтер пришел готовым для своей работы; он был так хорошо одет, что вполне подходил для оперы. На нем был вечерний костюм, совершенно черный. И квотербек, сигнальщик Эрнст был готов вести их в атаку: Эрнст-сердцеед, Эрнст-порнограф, Эрнст-звезда вечера. Только Старина Биллиг, Старина Биллиг-радикал, отсутствовал. Он держал нос по ветру, как заметил Арбайтер: Старина Биллиг был достаточно умен, чтобы самоустраниться перед самым концом очередного движения. Он еще вернется на подмостки; но для Эрнста и Арбайтера, для Шраубеншлюсселя и Швангер это определенно было торжественное (и, возможно, финальное) представление.

— Лилли, дорогая, — сказала Швангер, — сделай милость, сходи за Фрейдом. Фрейд тоже должен быть здесь.

И Лилли снова взяла на себя роль медведя-поводыря и привела к нам старого слепого мечтателя. Он мерно постукивал перед собой бейсбольной битой; на нем был лишь алый халат с черным драконом на спине («Чайнатаун, Нью-Йорк, тридцать девятый год», — сказал он нам).

— Что это за сон? — спросил старик. — Что случилось с демократией?

Лилли усадила Фрейда на диванчик рядом с отцом; Фрейд сразу же задел своей битой подбородок отца.

— О, извините! — воскликнул Фрейд. — И чья анатомия это была?

— Вина Берри, — тихо сказал отец.

Странно — но мы, дети, впервые услышали, как он произнес свое имя.

— Вин Берри! — воскликнул Фрейд. — Ничего плохого не может случиться здесь с Вином Берри.

— Объяснитесь! — крикнул Фрейд в темноту, застилавшую ему глаза. — Вы все здесь, — сказал старик. — Я чувствую ваш запах, слышу каждый ваш вдох.

— Все объясняется очень просто, — спокойно сказал Эрнст.

— Элементарно, — сказал Арбайтер, — просто элементарно.

— Нам нужен водитель, — тихо сказал Эрнст. — Кто-нибудь, кто поведет машину.

— Она тикает, как часы, — с восхищением заявил Шраубеншлюссель, — она мурлычет, как котенок.

— Вот сам и садись за руль, Ключ, — предложил я.

— Успокойся, дорогой, — сказала мне Швангер; и, покосившись на пистолет, я убедился, что он направлен на меня.

— Спокойней, штангист, — сказал Ключ.

Из бокового брючного кармана его кондукторской формы торчал какой-то короткий инструмент, и Шраубеншлюссель положил на него руку так, будто это рукоятка пистолета.

— Фельгебурт сомневалась, — сказал Эрнст.

— Фельгебурт мертва, — сказала Лилли, наш семейный реалист, наш семейный писатель.

— Фельгебурт страдала романтизмом в смертельной форме, — сказал Эрнст. — Она всегда сомневалась в средствах.

— Цель оправдывает средства, сами понимаете, — вставил Арбайтер. — Это элементарно, просто элементарно.

— Ты придурок, Арбайтер, — сказала Фрэнни.

— И лицемер почище любого капиталиста! — добавил Фрейд.

— Но прежде всего, Арбайтер, ты придурок, — сказала медведица Сюзи. — Просто элементарно придурок.

— Из медведя получится хороший водитель, — сказал Шраубеншлюссель.

— Иди ты в жопу, — сказала медведица Сюзи.

— Медведица слишком враждебно настроена, чтобы ей можно было доверять, — логично возразил Эрнст.

— Да уж, к бабке не ходи, — согласилась медведица Сюзи.

— Я могу водить машину, — сказала Фрэнни Эрнсту.

— Нет, не можешь, — возразил я. — Ты так и не получила прав, Фрэнни.

— Но я умею водить, — сказала Фрэнни. — Фрэнк меня научил.

— Я лучше справлюсь, Фрэнни, — сказал Фрэнк. — Если один из нас должен вести машину, то я вожу лучше.

— Нет, я, — возразила Фрэнни.

— Фрэнни, ты меня удивила, — сказал Эрнст. — Ты подчинялась командам лучше, чем я ожидал, ты очень хорошо следовала всем инструкциям.

— Не двигайся, дорогой, — сказала мне Швангер, когда мои руки дернулись, так же, как они дергаются, если я переусердствую со штангой.

— Что это значит? — спросил отец Эрнста; его немецкий был очень плох. — Какие еще команды, какие инструкции? — спрашивал отец.

— Он меня трахал, — сказала Фрэнни отцу.

— Просто сиди тихо, — сказал Ключ, подступая к отцу со своим инструментом.

Но Фрэнку пришлось перевести это для отца.

Фрейд размахивал своей бейсбольной битой так, будто он был кошкой, а бита — его хвостом, и он легонько постучал моего отца по ноге — раз, другой, третий. Я знал, что отцу хотелось бы заполучить биту. Он очень хорошо умел обращаться с «луисвильским слаггером».

Иногда, когда Фрейд дремал, отец уводил нас в центральный парк и играл с нами в бейсбол. Мы все любили ловить мячи. Старый добрый американский бейсбол в центральном парке Вены. Отец стоял на подаче. Даже Лилли любила с нами играть. Чтобы ловить мячи, не надо большого умения. У Фрэнка получалось хуже всего, а у нас с Фрэнни лучше всех, во многих отношениях мы с ней были на равных. Отец подавал нам с ней самые крутые подачи.