Проситель - Юрий Козлов

Берендеев отдавал себе отчет, что это сконструированный, замкнутый, как вычерченный черно-зеленой тушью, а потом выгравированный на серебре осенний Independenсе Hall на обороте стодолларовой купюры, мир, но не понимал, что за радость ему бродить в его хоженых-перехоженых, досконально изученных пределах? Это было ни с чем не сравнимое ощущение вечной (а потому как бы божественной) новизны многократно пережитых, изученных-переизученных, испытанных-переиспытанных чувств, разновидность мысленного оргазма, когда душа обретала покой и утешение в неизбывной (божественной?) боли, незаметно превратившейся для нее в разновидность наслаждения.

- Ты говоришь, за ответы на вопросы надо платить. Но ведь, насколько мне известно, во-первых, речь тут может идти только о смерти, а во-вторых, откуда ты знаешь, может, я не буду задавать никаких вопросов? С чего ты вообще взяла, что мне хочется узнать о жизни что-то сверх того, что мне уже о ней известно? Хорошо, - торопливо продолжил он, - если без вопросов нельзя, я задам один-единственный: ты собираешься меня предостеречь или подвигнуть?

- В мои намерения не входит предостерегать или подвигать, - опустилась в кресло Климова, - и уж тем более насильственно отрывать тебя от твоего жизненного опыта. Я хочу предложить тебе свободу.

- Ну да. - И Берендеев вспомнил строчки из недавно прочитанной книги: "Поиск свободы - это единственная побуждающая сила, которую я знаю. Это свобода улететь внезапно в бесконечность, которая где-то там. Это свобода умереть, исчезнуть навсегда. Это свобода быть подобным пламени свечи, которая остается неугасимой в мире, озаряемом светом миллиардов великолепных звезд, остается неугасимой потому, что никогда не считает себя чем-то большим, чем есть на самом деле, - всего лишь свечой".

- Ты можешь выбрать свободу внутри своего жизненного опыта, - никак не отозвалась (даже не похвалила за хорошую память) на его слова Климова, - а можешь - вне. Наконец, ты можешь вообще ничего не выбирать.

- Боюсь, - уверенно, как будто давно об этом думал, хотя это пришло ему в голову только сейчас, сформулировал писатель-фантаст Руслан Берендеев, - мне мало ощущать себя всего лишь свечой.

- Что останавливает человека в попытках преодоления замкнутого пространства, каковым является его мир, точнее, некритически, а может, наркотически усвоенный жизненный опыт? - спросила Климова. И сама же ответила: - Разочарование, то есть осознание конечности любых усилий по изменению мира. Тайна мира в том, что независимо от того, меняются ли представления о нем отдельных людей, сам он остается прежним, то есть диктующим волю. Мир планета. Представления о нем различных людей - всего лишь спутники, которым не дано преодолеть силу его притяжения. Да, с орбиты можно увидеть необычные пейзажи, но сути дела это не меняет. Разочарование, признание конечности как неизбежной данности - это и есть несовершенство. Что может победить разочарование, конечность и несовершенство? Только множественная - во все стороны - бесконечность. На этих путях, в пламени этой свечи несовершенство сгорает без остатка.

- Несовершенство не может состоять из ничего, - возразил Берендеев.

Он смотрел в заливаемую дождем стеклянную стену и не мог понять, существует ли еще мир, в котором он живет: страна Россия, город Москва, Кутузовский проспект и т. д., или этот мир смыт с лица земли как оскорбляющее горний взгляд свидетельство несовершенства.

Мысль, что кто-то вдруг войдет в цветочный павильон, помешает их разговору, показалась Берендееву дикой. Павильон, как летающий остров Джонатана Свифта Лапута парил вне пределов Земли. Войти (влететь?) в него могли исключительно ангелы. Вот только Берендеев не знал, интересуются ли они цветами. Ни к селу ни к городу он вспомнил слова милиционера Николая Арзуманова, что многочисленные цветочные павильоны - это гнусные капища, где торгуют наркотиками. "Если бы там торговали одними цветами, вся Москва лежала бы в цветах, как покойник. Хотя, - с неожиданной тоской закончил оперуполномоченный, - она и так без пяти минут покойник. Но хоронить ее будут в общей могиле и без цветов".

Берендеев подумал, что несовершенство столь же неисчерпаемо, как бесконечность или свобода.

- Из чего-то же оно состоит, - продолжил он. - Беда в том, что то, из чего оно состоит, иной раз милее человеку, чем свобода, равенство, братство и счастье всех народов.

- В твоем случае, - улыбнулась Климова, и Берендеев почувствовал зов плоти, - оно состоит из помещения в центр мироздания образа женщины. Добавлю от себя: образа, существующего отдельно от реальной женщины, то есть существующего исключительно в твоем сознании. Все твои чувства, мысли, действия еще, так сказать, во внутриутробном состоянии как бы подвергаются некоему, на манер рентгеновского, облучению со стороны этого ошибочного центра мироздания. В результате они превращаются если не в окончательных уродов, то в изначальных импотентов. Я знаю, почему ты не готов ощущать себя всего лишь свечой. Ты созрел для того, чтобы перестроить, переоборудовать свой центр. Прежде там был образ женщины, и ты не преуспел. Теперь ты хочешь поместить туда...

- Да, - перебил Берендеев, - хочу. Но ведь в этом случае я не представляю для тебя никакой ценности. Зачем ты тратишь на меня свое драгоценное время? Я сознаю, что несовершенен. И единственное, чего я хочу, - усовершенствоваться в своем несовершенстве. Мне не нужны миры. Мне не нужна истина. Мне нужна всего лишь свобода в выборе несовершенств.

- Ты не только не хочешь учиться на ошибках, - с грустью посмотрела на него Климова, - но даже не хочешь понять, где и в чем ты ошибся. Твое дальнейшее земное существование, в сущности, бесперспективно. Ты не сможешь донести свой новый опыт до читателей, потому что он не подлежит художественному обобщению в рамках так называемого литературного произведения. Тебя никто не поймет.

- Наивно надеяться на понимание в стране, где люди практически не берут в руки книги. А если иногда и берут, то не те люди и не те книги. Я давно махнул рукой на славу.

- И протянул руку к металлу, - сказала Климова.

- Металлу? - удивился Берендеев.

- Металлу, - подтвердила Климова. - Но сознание, умноженное на металл, превращается в ржавчину, прежде чем успевает это осознать.

- люди гибнут за металл... - пробормотал Берендеев. - Если ты не возражаешь, я куплю эту розу, - указал на темно-красную, как венозная кровь, завитую, как раковина, на длинном зеленом с шипами стебле. - Люди гибнут всегда, везде и всюду. На том стоит мир. А это, согласись, - ему вдруг стало легко и весело, как если бы все проблемы в жизни сами собой разрешились, а впереди его ожидали одни лишь удачи и радости, - несправедливо, а главное... как-то мелко. Так что какая, в сущности, разница?