К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

Что касается Бухарина, то он находился во второй половине августа в горах Памира, где проводил отпуск. Он ничего не знал о начале судебного процесса. Только спустившись с гор во Фрунзе, Бухарин узнал о событиях в Москве. Бухарин был потрясен: он не ожидал от Сталина подобного поворота. Но при всей своей относительной наивности Бухарин понимал, что его имя, а также имена Томского и Рыкова произносились на московском процессе неслучайно. Особенно поразило Бухарина самоубийство Томского. Бухарин думал, что его арестуют во Фрунзе. Этого не случилось. Тогда, бросив здесь весь свой багаж, он купил билет на ближайший самолет в Москву, предварительно отправив телеграмму Сталину с просьбой отложить исполнение приговора, чтобы устроить ему очную ставку с обвиняемыми. Но и в Москве Бухарина ждали на аэродроме не чекисты, а персональная машина, где, кроме шофера, сидела взволнованная молодая жена Бухарина А. М. Ларина. Сталина не было в Москве. После расстрела Зиновьева, Каменева, Евдокимова и других Сталин, выслушав с удовольствием рассказ чекистов, приводивших приговор в исполнение, уехал отдохнуть в Сочи. Несколько дней Бухарин не выходил из дома и ни с кем не встречался.

10 сентября в газетах было опубликовано сообщение Прокуратуры СССР об окончании следствия по поводу сделанных на только что закончившемся процессе некоторыми обвиняемыми указаний о причастности к их «контрреволюционной деятельности» Н. И. Бухарина и А. И. Рыкова. «Следствием не установлено, – говорилось в сообщении, – юридических данных для привлечения Н. И. Бухарина и А. И. Рыкова к судебной ответственности, в силу чего настоящее дело производством прекращено».

В сообщении Прокуратуры не упоминались, однако, имена Радека, Серебрякова и других «левых». Смертельно напуганный этим обстоятельством, Радек пришел на следующий день к Бухарину. «Попроси Сталина о том, чтобы мое дело прошло через его руки, а не через руки Ягоды. Напомни Сталину о Блюмкине», – умолял Радек, полагавший, что Бухарин может чем-то ему помочь. Через несколько дней Бухарин узнал об аресте Радека. Были арестованы также Сокольников, Серебряков, Пятаков и многие другие видные деятели партии. Бухарин написал письмо Сталину, но не получил ответа.

ПАДЕНИЕ ЯГОДЫ И ВЫДВИЖЕНИЕ ЕЖОВА

25 сентября 1936 г. Сталин и Жданов направили из Сочи телеграмму, адресованную Кагановичу, Молотову и другим членам Политбюро. В телеграмме говорилось:

«Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ ОПОЗДАЛО В ЭТОМ ДЕЛЕ НА 4 ГОДА. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД».

Уже на следующий день Ягода был снят с поста наркома внутренних дел и назначен наркомом связи. Центральные газеты вышли в тот день с большими портретами двух новых наркомов – Ежова Н. И., назначенного новым руководителем советских карательных органов, и Ягоды. Возглавлял наркомат связи Ягода недолго: в начале 1937 г. его арестовали (мы еще будем говорить о его судьбе).

Н. И. Ежов неслучайно оказался на посту наркома внутренних дел. Этот человек, которому суждено было сыграть одну из коротких, но страшных ролей в истории нашей страны, сравнительно быстро выдвинулся в число фаворитов Сталина. Говоря о выдвижении Н. И. Ежова, Р. Конквест в своей книге «Большой террор» писал о нем как об «испытанном и безжалостном исполнителе».

Полемизируя с Конквестом, старый член партии, литератор и бывший секретарь А. В. Луначарского И. А. Сац, хорошо знавший закулисную сторону многих событий 30-х гг., свидетельствовал в своих воспоминаниях:

«Еще до этих [высоких] назначений Ежов ведал в ЦК отделом партийных кадров. Однако, по отзывам хорошо знавших его людей, он вовсе не был тогда, в рядах среднего звена партийной иерархии и еще раньше на более низких звеньях, “безжалостным исполнителем”. Работая в провинции, он производил впечатление человека нервного, но доброжелательного, внимательного, лишенного чванства и бюрократизма. Может быть, это была маска. Однако, вернее всего, палачом сделала его сталинская система и влияние самого Сталина. Во всяком случае, дальнейшая роль, поведение и судьба Ежова были неожиданностью для многих, кто знал его до НКВД» [330] .

Примерно то же самое писала о Ежове в своих «Воспоминаниях» и Надежда Яковлевна Мандельштам, которая познакомилась с Ежовым, Косиором, Подвойским на государственной даче в Сухуми, куда Осипа и Надежду Мандельштам пригласил в 1930 г. Н. Лакоба, кавказский большевик, председатель ЦИК Абхазии.

«Сухумский Ежов, – писала в своих воспоминаниях Н. Я. Мандельштам, – был скромным и довольно приятным человеком. Он еще не свыкся с машиной и потому еще не считал ее своей исключительной привилегией, на которую не смеет претендовать обыкновенный человек. Мы иногда просили, чтобы он нас подвез до города, и он никогда не отказывал… В день смерти Маяковского мы гуляли по саду с надменным и изящным грузином, специалистом по радио. В столовой собрались отдыхающие, чтобы повеселиться. Наш спутник сказал: “Грузинские наркомы не стали бы танцевать в день смерти грузинского национального поэта”. О. М. кивнул мне: “Пойди, скажи Ежову…” Я вошла в столовую и передала слова грузина разгоряченному весельем Ежову. Танцы прекратились…»

И действительно, Ежов вовсе не был какой-то демонической личностью. Выходец из бедной рабочей семьи, он рано осиротел и воспитывался с 12 лет в семье А. Шляпникова. В партию большевиков Ежов вступил в 1917 г. Он не отличался в молодости ни коварством, ни злобностью, ни какими-либо другими заметными пороками, столь характерными, например, для молодого Берии. Те, кто знал Ежова еще по комсомольской, по партийной работе в одной из областей Казахстана или по краткой работе в Наркомате земледелия, говорили мне, что Ежов был тогда самым обыкновенным, отнюдь не жестоким и даже неплохим человеком. Но с первой же встречи со Сталиным, которая произошла, по-видимому, во время поездки Сталина в Сибирь в 1928 г., Ежов подпал под его полное, безраздельное, почти гипнотическое влияние. Сталин это заметил и стал быстро продвигать Ежова в системе партийно-государственной иерархии. В 1929 г. Ежов был назначен заместителем наркома земледелия СССР, однако на XVI съезде ВКП(б) присутствовал лишь в качестве делегата с совещательным голосом. В 1930 г. Ежов стал заведующим распредотделом и отделом кадров ЦК. Не будучи даже членом ЦК, он приобрел в партийном аппарате огромное влияние, так как руководимый им отдел определял многие важные назначения и перемещения.

После XVII съезда партии, на котором Ежов впервые был избран членом ЦК, его карьера пошла вверх еще стремительней: член оргбюро ЦК, заведующий промышленным отделом ЦК и заместитель председателя КПК. Неизвестно, за какие заслуги перед международным рабочим движением Ежов был избран и членом Исполкома Коминтерна. В 1935 г. он уже один из секретарей ЦК ВКП(б) и председатель КПК. В 1935 – 1936 гг. Сталин поручил Ежову контроль за деятельностью НКВД, что очень не понравилось Г. Ягоде. Ежов не только осуществлял общий контроль, но и активно участвовал в подготовке судебного процесса над Зиновьевым и Каменевым, присутствовал на допросах, отдавал распоряжения ответственным работникам НКВД.

Как пишет в своей книге А. Орлов, «Ягода очень болезненно воспринимал вмешательство Ежова в дела НКВД и следил за каждым его шагом, надеясь его на чем-либо подловить и, дискредитировав в глазах Сталина, избавиться от его опеки… По существу, на карту была поставлена карьера Ягоды. Он знал, что члены Политбюро ненавидят и боятся его. Это под их влиянием в 1931 году Сталин направил в “органы” члена ЦК Акулова, который должен был стать во главе ОГПУ. Правда, Ягоде вскоре удалось добиться дискредитации Акулова и убедить Сталина убрать его из “органов”. Но Ежов-то был действительно сталинским фаворитом и поэтому представлял несравненно большую опасность» [331] .

Далее А. Орлов выдвигает версию, не лишенную оснований: «Осуществляя контроль за подготовкой процесса, направленного против Зиновьева и Каменева, Ежов, по-видимому, уже знал, что через несколько месяцев Сталин назначит его наркомом внутренних дел. Только этим можно объяснить необычный интерес, который он проявлял к методам оперативной работы НКВД и к чисто технической стороне обработки заключенных. Он любил появляться ночью в обществе Молчанова или Агранова в следственных кабинетах и наблюдать, как следователи вынуждают арестованных давать показания. Когда его информировали, что такой-то и такой-то, до сих пор казавшийся несгибаемым, поддался, Ежов всегда хотел знать подробности и жадно выспрашивал, что именно, по мнению следователя, сломило сопротивление обвиняемого» [332] .

После назначения Ежова наркомом произошли изменения в аппарате НКВД. Вместе с Ягодой оттуда были удалены, а позднее арестованы многие его заместители и ведущие работники, а также начальники областных управлений. Вероятно, не менее десяти-пятнадцати видных работников НКВД покончили жизнь самоубийством. Ежов привел с собой для работы в «органах» несколько сотен новых людей, главным образом из числа партийных работников среднего звена. Однако многие, выпестованные Ягодой сотрудники, остались на своих местах. Ежов и «его люди» плохо знали механику работы карательных органов, и им старательно помогали освоить ее Л. Заковский, С. Реденс, М. Фриновский, Г. Люшков и некоторые другие.