Сотворение мира.Книга первая - Закруткин Виталий Александрович

Поднявшись, Дмитрий Данилович отряхнул брюки, окликнул сыновей и вновь зашагал по глубокой, ровной борозде. Отдохнувшие кони пошли легко и резво, слегка наклонив головы и туго натягивая ременные постромки. Хмельным запахом влаги и перепревших корней дохнула отвернутая плужным отвалом свежая земля.

«Чудак! — подумал Ставров, вспомнив деда Силыча. — Косилку, говорит, сообща купить… Я вот сам, если уродит хлеб, куплю косилку, без всякой складчины… На что мне сдалась эта складчина?»

Подгоняя коней, он весело, заливисто засвистал.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Зима началась рано. По первопутку ровной пеленой легли глубокие снега, потом неделями дул северный ветер, бешеная пурга намела в полях сугробы, а к январю ударили свирепые затяжные морозы. Старые люди говорили, что таких морозов не было давно. Звери попрятались в норы, залегли в логовах по лесным оврагам, зарылись в снег. Птицы жались к деревенским избам, искали затишка на гумнах, под скирдами. Скованные обжигающим морозом, жалобно скрипели деревья. Над звенящей, как железо, землей, над обледенелыми натеками у дорог, над селами и деревнями, низкая, бесшумная, клубилась, бесновалась белесая мгла…

В один из таких морозных дней председатель Пустопольского волисполкома Григорий Кирьякович Долотов выехал в Москву, на Всероссийский съезд Советов. Степанида Тихоновна напекла ему шанежек, уложила в матросский, обитый жестью сундучок чистое белье, мыло, табак, а справа, отдельно, положила пару шерстяных рукавичек.

— Это Владимиру Ильичу Ленину, — смущенно и радостно улыбаясь, объяснила она мужу. — Так и передай, Гриша, что, дескать, знакомая ваша Степанида Тихоновна сама вязала из отборной шерсти и просила носить на здоровьечко.

— Что ты, Стеша! — усмехнулся Долотов. — Станет Ленин рукавицы твои носить! Чудачка ты, ей-богу! Только ему и делов рукавицами заниматься. Чего придумала, а!

Степанида Тихоновна обидчиво поджала губы:

— Ничего, ты передай. Твое дело маленькое. И носить рукавицы Владимир Ильич будет, потому что морозы стоят страшенные, а таких рукавиц нигде не найти: они особой вязки и легкие, как пушинка.

— Ладно, если увижу Ленина, передам, не волнуйся…

Однако Долотову не довелось увидеть Ленина и передать ёму скромный подарок Степаниды Тихоновны. Сидя на заседании съезда, Долотов, как и другие делегаты, не знал того, что в эти минуты происходит в Горках…

Утром Ленин чувствовал себя как обычно. Он позавтракал, посидел в кресле у окна, поговорил с доктором, попросил почитать ему вслух. Надежда Константиновна принесла томик Джека Лондона и стала читать рассказ «Любовь к жизни». За окном, испещренные лиловатыми тенями заснеженных сосен, белели сугробы. Ленин смотрел на снег, на неподвижные деревья и словно наяву видел трагическую одиссею победившего смерть человека. А голос Надежды Константиновны, казалось, звучал откуда-то издалека:

— «Путник уже не сознавал, когда останавливался на ночлег, когда пускался в путь. Он шел ночью и днем. Отдыхал там, где падал, а когда угасшая в нем жизнь вспыхивала и горела чуть ярче, полз вперед. Как разумное существо он больше не боролся. Его гнала вперед сама жизнь, которая не хотела умирать…»

— Вот, вот, — задумчиво кивнул головой Ленин, — жизнь сильнее всего.

День прошел так же, как проходили в последнее время все дни. А под вечер Ленин слабым движением руки неожиданно попросил, чтобы ему помогли лечь в постель. В шестом часу дыхание его стало неровным, прерывистым. Он потерял сознание. Старый профессор, еле сдерживая дрожь в пальцах, сделал укол.

Прошло несколько минут. Они показались мучительной вечностью. Но вот профессор встал, закрыл лицо руками, бессильно опустился на стул.

— Что?! — вскрикнула Надежда Константиновна.

Ей никто не ответил. Глотая слезы, тяжело передвигая непослушные ноги, Мария Ильинична пошла вниз, к телефону…

На другой день утром в Москве должно было состояться очередное заседание съезда Советов. Григорий Кирьякович Долотов, по деревенской привычке, поднялся рано, наскоро позавтракал и пришел в числе первых. Он долго ходил по коридору, сидел в курилке, разговаривал с товарищами.

Ровно в одиннадцать часов Калинин открыл заседание. Григорий Кирьякович сидел близко от президиума, в третьем ряду, и, взглянув на Калинина, понял, что случилось что-то очень серьезное.

— Товарищи, прошу встать, — негромко сказал Калинин.

По залу прошел тихий шум. Делегаты съезда поднялись с мест.

Калинин неловко поправил очки, глухо откашлялся.

— Товарищи, я должен сообщить вам тяжелую весть, — сказал он. — Здоровье Владимира Ильича в последнее время шло на значительное улучшение… но вчера… с ним произошел удар, и… Владимир Ильич умер…

На мгновение Долотову показалось, что все это сон, но в ту же секунду он услышал, как в зале, где-то сзади, раздался женский крик. Этот пронзительный, тотчас же оборвавшийся крик отозвался в сердце Долотова острой болью и заставил вслушаться в то, что читал Калинин. «В состоянии здоровья, — доносились до Григория Кирьяковича отдельные фразы, — произошло резкое ухудшение… наступило бессознательное состояние… появились общие судороги… скончался при явлениях паралича дыхательного центра…»

— Что он читает? — деревянным голосом спросил Долотов у стоявшего рядом пожилого рабочего в синей куртке.

— Бюллетень врачей, — ответил рабочий.

Глаза Долотова застлал туман. Охватив руками спинку переднего стула, он стоял молча и все еще верил, что страшный сон закончится. Но по щеке Калинина побежала слеза, голос его захлебнулся.

— Товарищи, нет слов, какие нужно было бы сказать сейчас… Я думаю, самая главная и основная задача, стоящая перед нами, — это сохранить завоевания, главным творцом которых был Владимир Ильич…

Заседание съезда было прервано. Невидимый оркестр начал играть траурный марш. Потом все устремились к столу президиума. Мозг Долотова почему-то сверлила мысль о Стешиных рукавицах: «Она просила передать Ленину рукавицы… если я его увижу… Как же теперь? Я ведь не увижу его…» Долотов вспомнил, что рукавицы с ним, в левом кармане. Он вынул их из сундучка в первый же по приезде в Москву день и носил с собой, надеясь увидеть на съезде Владимира Ильича.

Вместе с другими делегатами Григорий Кирьякович поехал в Горки, чтобы в последний раз проводить Ленина до Москвы.

Двадцать третьего января утром красный с черными лентами гроб вынесли из дома в Горках. Снег вокруг усадьбы был вытоптан тысячами ног. Люди стояли во дворе, в парке, заполнили деревенские улицы. Без музыки, в горестном молчании людской поток устремился через лес и заснеженное поле к станции Герасимовка. Часто сменяя друг друга, четыре версты несли люди гроб с прахом вождя. В час дня траурный поезд прибыл в Москву, на Павелецкий вокзал, где уже стояла несметная масса людей…

Все эти дни запечатлелись в памяти Долотова навсегда. Яростный мороз, снежные сугробы, костры на улицах Москвы, а вокруг костров тысячи, десятки тысяч людей. Многие по суткам не уходили домой, медленно брели от костра к костру, двигались к Дому Союзов, чтобы проститься с Лениным. Вместе с рабочими шли одетые в тулупы и суконные шлемы красноармейцы, дряхлые старики, женщины, дети.

У одного из костров ночью к Долотову подошел высокий военный в кавалерийской шипели, попросил папироску и хрипло заговорил:

— Кого хороним? А? Ленина! Разве ж думал народ, что Ленин может умереть? Я вот на четырех фронтах был, на виселице висел у дроздовцев, петлюровцы жгли меня раскаленными шомполами — звука не проронил, все выдержал. А тут не могу, сил не осталось!

Пока военный прикуривал, выхваченная из костра ветка на миг осветила его посиневшее на морозе, измученное лицо.

— Понимаешь, товарищ, не могу! — Он швырнул горящую ветку в снег. — Не могу представить себе, как мы будем без Ленина…

По улицам текли и текли бесконечные потоки людей. У Долотова замерзли руки, но он не вынул из кармана рукавицы, которые должен был передать Ленину, и шел, горбясь от холода, дыханием согревая окоченевшие пальцы.