Антистерва - Анна Берсенева

— Сейчас доктор придет, Василий-ака, — услышал он. — Ты тихо лежи, ничего не говори.

Василий открыл глаза и несколько секунд не мог понять, что за девушка сидит на стуле, придвинутом к его кровати.

— Это ты, Манзура? — наконец узнал он. — Ты почему здесь?

— Мальчик прибежал, сказал, ты заболел. Я товарищу Сыдоруку сообщила и пошла, — объяснила она. — Ты совсем слабый, не надо говорить.

Врач пришел через полчаса. За это время Манзура куда-то сбегала и принесла теплый отвар из сушеных фруктов. Отвар, пахнувший персиками и вишней, подействовал на Василия как живая вода — даже дышать стало легче.

— Можно в больницу, — без особого, впрочем, рвения сказал врач, выслушав стетоскопом его грудь. — Это ведь у вас хроническое? Конечно, если бы здесь обеспечить уход, то медсестра могла бы на дом приходить, уколы делать для поддержания сердечной деятельности…

Василий хотел сказать, что, в таком случае, лучше он ляжет в больницу. Он понимал, что соседи непременно возьмутся его опекать, и это вызывало у него неловкость. Но вдруг Манзура — оказывается, она все еще была здесь, Василий просто не мог повернуть головы, потому этого и не заметил, — сказала:

— Не надо в больницу. Скажите, какие уколы, я буду делать.

— Не выдумывай, Манзура, — с трудом проговорил он. — Разве ты умеешь уколы делать? И вообще…

— Я умею, — перебила она. — Меня Люша научила. Не волнуйся, Василий-ака, ты дома выздоровеешь.

И, услышав Еленино имя, которое Манзура произнесла с обычным своим суровым спокойствием, Василий почувствовал, что у него нет сил возражать. В конце концов, какая разница, выздоровеет он или нет? И где лежать задыхающимся бревном, здесь или в больнице, не все ли равно?

— Вот и хорошо, — поспешно кивнул врач; видно, больничные койки были не в избытке. — Я рецептик выпишу, купите ампулки. Шприц получите у нас под расписку. Стерилизовать умеете?

На то, чтобы сбегать в больницу и в аптеку, у Манзуры ушло полчаса, не больше. После укола, который она сделала так ловко, что Василий этого даже не заметил, по всему его телу разлилась приятная легкость, и он уснул.

И проснулся только вечером. Или это уже ночь была?

В комнате стоял полумрак, наверное, фитиль керосиновой лампы был прикручен почти до отказа. Василий проследил за высокими тенями, которые плясали по углам — кто отбрасывал эти зловещие тени? — медленно перевел взгляд на лампу… И увидел, что Манзура сидит у стола и что-то шьет при этом тусклом свете. Он понял: стоит ему пошевелиться, и она сразу же вскочит, примется что-нибудь делать для него; этого ему не хотелось. Но спать не хотелось тоже, и он стал незаметно следить за нею сквозь смеженные ресницы.

Василий видел Манзуру редко, хотя она четыре года работала уборщицей в управлении геологии. В войну город был наводнен эвакуированными, после войны стали возвращаться мужчины. Найти хоть какую-нибудь работу, а тем более работу с жильем, кишлачная девчонка, да еще изгнанная мужем, то есть все равно что прокаженная, да еще без влиятельных родственников, не могла и мечтать. Манзуру приняли на работу в тот же день, когда Василий привел ее к начальству. Она тогда была настороженная, мрачная, хотя все-таки казалась не испуганной, а лишь суровой, с этими своими длинными глазами, выражение которых невозможно было понять. Она убиралась ранним утром и поздним вечером, когда сотрудников в управлении не было, поэтому Василий с ней почти не сталкивался. Знал только, что ей дали койку в общежитии и что она пошла учиться в вечернюю школу.

— Тебе помочь чем-нибудь, Манзура? — спросил он, когда однажды пришел на работу пораньше и она еще домывала коридор.

— Нет, Василий-ака. — Она решительно помотала головой, глядя ему прямо в глаза. — Все есть.

— Тебя не обижают? — на всякий случай поинтересовался Василий.

— Не обижают. Спасибо тебе.

— Не за что.

Он отвернулся. Эта девочка была живым напоминанием о Елене, и видеть ее было нелегко.

Но теперь, в легкости полузабытья, Василий смотрел на нее как-то совсем по-другому. Или просто она изменилась за эти годы? Глаза ее были опущены, а потому это было не очень понятно. Он видел только, что косы теперь не спускаются ниже колен, а закручены вокруг головы, и на них надета маленькая расшитая тюбетейка. Руки Манзуры двигались быстро и изящно, в свете лампы коротко сверкала то иголка, то бисер, то серебряное колечко на ее пальце. От нежного блеска этого колечка сердце у Василия сжалось. Четыре года прошло, а Елена все не становилась хотя бы воспоминанием — и теперь была реальнее, чем живая девочка, которую она оставила с ним и которая так ловко, почти без света, вышивала бисером.

Его взгляд сквозь ресницы длился минуту, не больше. Манзура подняла глаза, отложила шитье и подошла к кровати. Хотя Василий голову готов был дать на отсечение, что даже не пошевелился.

— Ты не спишь? — Она наклонилась, вглядываясь в его лицо. — Я шурпо сварила, покормлю тебя. Силы надо, Василий-ака.

— Ну зачем ты?.. — с укоризной сказал он. — Думаешь, ты должна со мной возиться?

— Думаю, ты один умрешь. Не хочу, чтобы ты умер. Люша тебя любила.

Видимо, та прямота каждого слова, которую Василий когда-то считал следствием незнания языка, была у нее природной. Теперь она говорила по-русски чисто, но эта краткая, без прикрас, прямота осталась прежней.

Он попытался возразить, когда она, присев на край кровати, стала кормить его шурпой — густым таджикским супом — и даже забрал у нее ложку. Но руки плохо слушались его, и суп сразу же пролился на постель.

— Не стесняйся, Василий-ака, — сказала Манзура. — Ты заболел, как ребенок слабый сейчас. Выздоровеешь, будешь опять сильный мужчина.

Он улыбнулся простоте ее слов и открыл рот, с изумлением чувствуя, что его почему-то больше не стесняет и не раздражает собственная беспомощность. Закончив его кормить, Манзура вытерла ему губы белоснежной салфеткой — где она только ее взяла? у него такой не было точно, — а другой такой же салфеткой вытерла ему лоб, по которому во время еды снова заструился пот.

Он думал, что уснуть теперь не сможет — ведь проспал целый день! — но глаза закрылись сами собою, в голове поплыл туман, и Василий не заметил, как уснул снова.

Так, в чередовании сна и странного бодрствования, тоже похожего на сон, он провел неделю. Ему казалось, что Манзура не отходит от него ни на минуту и ни минуты не спит. Во всяком случае, когда бы он ни открыл глаза, она была рядом: наливала из кастрюльки в касу суп, приготовленный в общей кухне на примусе, или заваривала зеленый чай в расписном чайнике, или вышивала. Василий спросил, когда же она спит, и она ответила: